Данилов подобрал пакет, покрывало, притоптал собственные следы и вдоль кустов вернулся к мусорным бачкам. Кивком указал Кате на арку: «Выходи, я сейчас…» Откинул крышку бачка, затолкал покрывало в пакет и избавился от улик, зарыв их под пищевые отходы. Снегом вытер руки. Все…
Нет!
Утюг и тряпка! Черт, Катька оставила их в прихожей!
Он махнул ей рукой, Катя послушно направилась к бачкам.
– Где утюг с тряпкой? – прошептал Данилов. Она вздрогнула, растерянно махнула рукой:
– Там, в прихо…
– Понятно. Давай ключи, я схожу, принесу. Ты стой возле арки, жди.
– Я боюсь, Лешенька. Я боюсь…
– Чего ты боишься?
– Его,– она указала на мертвого отца.
– Чего его бояться? Не укусит.
– Боюсь, Лешенька. Я с тобой.
– Ладно, пошли.
Они вернулись в подъезд, поднялись, Катя открыла дверь. Данилов взял пакет с вещественными доказательствами. Фигово – суматоха, нервы… При желании-то кровушку найти можно – как ни замывай, все равно что-то останется. Правда, при желании…
Пакет он решил выбросить где-нибудь по дороге. На улице Данилов обнял правой рукой Катю, как можно сильнее прижав ее к себе, и повел к арке.
– Знаешь, Леш, мне вчера Венеция снилась, – неожиданно сказала Катя. – Так реально, будто и не сон. Каналы, дворцы, гондолы… Люди в масках. Мы с тобой…
– Я тебя отвезу туда, родная, – ответил Данилов неожиданно мягким голосом. – Когда-нибудь. Обязательно отвезу.
– Мне очень страшно, Лешенька. Наверное, зря ты… это…
– У меня есть смягчающее обстоятельство. Ты. И он еще сильнее прижал Катю к себе.
– Чо там оперсос Леша бросил? Разбегался туда-сюда… – Стульчак выкинул в форточку хабарик и, допив остатки разбавленного, спирта, двинул в прихожую.