Пока Никки скандалила и очаровывала, крушила и подлизывалась, Эйдриен делала то, что ей говорили, и ничего не просила взамен. Она надеялась, что Данкирки увидят, какие они хорошие девочки, и оставят их у себя навсегда. Девочке казалось, что это лучше, чем неизвестная, а потому заранее страшная альтернатива. Так они и жили: старшая сестра в истерике раскидывала вещи, а младшая их собирала. Эйдриен с армейской аккуратностью застилала обе постели, мыла посуду и накрывала на стол – все безропотно. Никки тем временем создавала семейству массу всевозможных проблем, нарывалась на крик и завоевывала сердца престарелой четы, заставляя их хохотать до слез.
Однажды вечером Эйдриен тихо вышла из комнаты и с верхней ступени лестницы услышала разговор между стариками и представителем службы сиротского надзора.
– Со старшей девочкой хлопот нет, – говорила приемная мать. – Непоседа, шалит без меры, но в остальном – такая милашка. А вот та, что помладше, меня беспокоит. Маленькая чистюля, никогда и словом не обмолвится – все в себе держит, словно робот какой-то.
Наутро Эйдриен спросила Никки:
– Что такое робот?
Никки, чтобы продемонстрировать робота, стала ходить по комнате на негнущихся ногах и неуклюже размахивать руками. Она жужжала, натыкаясь на стены, и стучала по ним, приговаривая: «Жжж, жжж». Эйдриен изо всех сил изображала веселье и вовсе не собиралась рассказывать сестре о словах миссис Данкирк. Ведь Никки обязательно бы взбесилась, а в таком состоянии она становилась неуправляемой.
– Через двадцать минут будут здесь, – сказал Дюран, вешая трубку, – иначе пицца бесплатно.
Эйдриен кивнула, по-прежнему думая о сестре и своем детстве. После Данкирков они сменили еще три дома, перемежая жизнь у приемных родителей с сериями коротких пребываний в приемнике Делавэрского детского центра. А потом их взяли Дек и Марлена.
«Хватит», – подумала она и отправилась в душ, оставив Дюрана щелкать пультом перед телевизором.
Когда доставили пиццу, Эйдриен уже оделась. Ее лицо разрумянилось и блестело после горячей воды.
– Прости, что не сдержалась, – сказала она, вернувшись в комнату.
Дюран окинул девушку удивленным взглядом.
– Слезы, – объяснила та. – Не удержалась.
– А, ты об этом, – ответил он и подумал: «Бог ты мой, как она хороша!» Дюран прежде по-настоящему не смотрел на Эйдриен – во всяком случае, не так. Лицо ее обрамляли завитки влажных, цвета потемневшей меди, волос. Он, не задумываясь, поднял с коробки с пиццей крышку и придвинул угощение к Эйдриен – лучшее, что Дюран мог предложить в подобных обстоятельствах.