Потенциальные последствия просто фантастические. В сравнении с тем, что сделали мы, Мастерс и Джонсон рисуют на стенах пещеры.
— Фантастика, — сказал я. — Жаль только, что это не сработало.
— Нет, все работало как нужно. Много лет.
— Но только не в случае с Айлин Уэгнер.
Он еще раз погладил Урсулу и повернулся ко мне.
— Да, это была ошибка — ошибка, которую сделала моя жена. Неверный выбор пациента. Уэгнер была жалка — глупая телка, сентиментальная благодетельница человечества. Психология и психиатрия буквально кишат такими.
— Если вы были такого низкого мнения о ней, почему же приняли ее у себя в Гарварде как коллегу?
Он покачал головой и засмеялся.
— У меня она была ничем. Я бы ее отправил учиться на санитарку. С месяц она работала у моей жены. Обходы больных, дидактические сеансы и клинический надзор. Моя жена узнала о ее сексуальной патологии и пыталась ей помочь. По разработанной нами методике. Я с самого начала был против — чувствовал, что этой телке наша методика не подойдет — у нее нет достаточно сильной мотивации, никакой силы воли. Уже одна тучность делала ее непригодной — она была просто убогой. Но моя жена слишком добра. И я уступил.
— Она была вашим первым подопытным объектом — после Урсулы?
— Нашей первой пациенткой. К несчастью. И, как я и предсказывал, результаты были очень скудные. Что совсем не дискредитирует методику.
Он бросил острый взгляд на жену. Мне показалось, что один из пальцев напрягся.
— Да, я бы назвал самоубийство весьма скудным результатом, — заметил я.
— Самоубийство? — Он усмехнулся медленной, почти ленивой улыбкой. Потом покачал головой. — Намотай себе на ус: эта телка была не способна ни на какой самостоятельный поступок.
От Урсулы донеслись заглушенные кляпом звуки.
Гэбни повернулся к ней.
— Прости, милая, я тебе так и не сказал, верно?
— В Гарварде считали, что это самоубийство, — сказал я. — Каким-то образом на медфаке стало известно, что за исследования вы вели, и вас оттуда попросили.
— Каким-то образом, — повторил он, уже не усмехаясь. — Эта телка любила писать закапанные слезами «любовные» записки, которые она не отправляла, а складывала в ящик письменного стола. Отвратительная писанина.
Снова подойдя к жене, он погладил ее по щеке. Поцеловал в один из выбритых квадратиков на голове. Ее глаза были крепко зажмурены; отвернуться она не пыталась.
— Любовные записки, адресованные тебе, дорогая, — продолжал он. — Слезливые, бессвязные, которые вряд ли пригодились бы в качестве улик. Но в отделении у меня были враги, и они вцепились в меня. Я мог бы отбиться. Но в Гарварде мне больше нечего было делать — он действительно не так уж хорош, как о нем болтают. Нам явно пора было двигаться в другое место.