– Мужчины должны быть готовы умереть за то, во что они верят. – Он откинулся на спинку стула и прочертил шпорой по полу Я встал, расстегнул воротник рубашки и перешел на другое место, потому что на меня падала полоса яркого солнечного света, пробивавшегося в окно. День был очень жарким, и в комнате для допросов стояла духота. В такой день чувствуешь себя неважно даже в пиджаке, не говоря уж о старой форме прусского кавалерийского офицера. Но Готфрид Бауц, арестованный сегодня утром, казалось, совсем не замечал жары, хотя его напомаженные усы начали потихоньку обвисать.
– А женщины, – спросил я, – они тоже должны уметь умирать?
Его глаза сузились.
– Не лучше ли вам рассказать, господин комиссар, зачем вы меня сюда притащили?
– Вы когда-нибудь были в массажном кабинете на Рихард-Вагнер-штрассе?
– Нет, не был.
– Вас очень трудно забыть, Готфрид. Не обратить на вас внимания – это все равно что не заметить человека, забравшегося по лестнице на белом жеребце. Кстати, почему вы до сих пор носите форму?
– Я служил Германии и горжусь этим. Почему я не могу носить форму?
Я хотел было сказать, что война давно закончилась, но вспомнил, что вот-вот должна начаться другая, и мои слова, собственно, лишены всякого смысла, особенно для такого болвана, как этот Готфрид.
– Так все-таки, – настаивал я, – были ли вы в массажном кабинете на Рихард-Вагнер-штрассе или нет?
– Может быть. Очень трудно запомнить, где находятся такие заведения. Я не имею привычки...
– Оставьте ваши привычки. Одна из девушек, работающих в этом кабинете, утверждает, что вы пытались ее убить.
– Какой абсурд!
– Она настаивает на своих словах.
– Эта девица подала заявление?
– Да, подала.
Готфрид Бауц самодовольно усмехнулся.
– Послушайте, господин комиссар. Мы ведь оба знаем, что это брехня. Во-первых, мне не устраивали очной ставки. А во-вторых, даже если бы что и было, то во всей Германии ни одна массажистка не станет заявлять в полицию. Это такой же пустяк, как и пропажа пуделя. Заявления нет, свидетелей нет, и я не понимаю, почему я должен сидеть здесь и отвечать на ваши вопросы.
– Она утверждает, что вы связали ее, как свинью, заткнули рот, а потом стали душить.
– Она утверждает, она утверждает... Послушайте, к чему вся эта болтовня? Это я могу обвинить ее.
– А про свидетельницу вы забыли, Готфрид? О девушке, которая вошла в тот самый момент, когда вы душили ее подругу? Я уже говорил вам – вас трудно не запомнить.
– Я готов предстать перед судом, чтобы он разобрался, кто из нас говорит правду, – сказал он. – Я, который сражался за свою страну, или эти две глупые маленькие пчелки. А они готовы предстать перед судом? – Последние слова он выкрикнул, пот блестел на его лбу, как глазурь на пирожном. – Вы занимаетесь ерундой, и сами это знаете.