На прицепе они везли плиту, квадратный предмет габаритами сорок шесть на сорок шесть сантиметров, и стальной бочонок, в котором кипятили воду, а потом заливали этой водой скважину, где уже была взрывчатка. Бочонок решили выкинуть и, сняв с прицепа, предоставили затем его собственной участи; ветер подхватил полый металлический цилиндр и укатил его в ночь, грохот катающегося металла все же на несколько секунд заглушал вой ветра, но скоро растаял в неблагозвучной симфонии бури. Плитка могла пригодиться потом и к тому же много места не занимала, и Клод ухитрился пристроить ее в кабине.
На станине санок собралось немало снега; глубина заноса у возвышающихся сантиметров на шестьдесят стенок прицепа доходила до восьми, а то и десяти сантиметров. Харри стал сгребать эти сугробики руками.
Ветер дул в спины, издавая воинственный клич. Он нападал на прицеп, забирался под днище и так раскачивал санки, что они подскакивали на гладком льду.
— Мне все еще кажется, что лучше будет, если рулить будешь ты, — опять заспорил Пит, когда ветер чуть-чуть приутих.
Харри уже почти закончил выметать снег из закутков прицепа.
— Я отправил свою колымагу прямо в пропасть — а ты теперь решил мне доверить свою?
Пит покачал головой.
— Мужик, знаешь, что с тобой не все в порядке?
— Знаю. Замерз и перепугался до смерти.
— Да не про это я.
— Ногти еще на ногах которую неделю не подстригаю, вышло так, понимаешь? К чему ты клонишь?
— Я про то, что у тебя в голове. Там — не все в порядке.
— Ты даешь. Ну, Пит, нашел самое время для психоанализа. Господи Иисусе! Да знаю я, что все у вас в Калифорнии на фрейдизме помешаны. — Харри выгреб из санок последнюю пригоршню снега. — Понимаю, ты веришь, что я хотел бы трахнуть родную матушку...
— Харри...
— ...или грохнуть собственного папашку.
— Харри...
— Ладно, пускай. Но раз у тебя завелись такие мыслишки на мой счет, мне непонятно, сможем ли мы теперь дружить.
— У тебя героический комплекс, — сказал Пит.
— Это ты решил, потому что я полез в прицеп?
— Ага. Надо было жребий всем тянуть.
— Тут тебе не демократия.
— Так было бы просто честнее.
— Я тебе в глаза скажу: ты настырно лезешь на колбасу автобуса. Нашего трамвая то есть. Что, не так?
Пит еще печальнее замотал головой, стараясь казаться человеком рассудительным, но не удержался от ухмылки.
— Ой, дурак. А еще белый.
— И еще горд этим.
Харри, расправив плечи, подставил ветру спину, а потом дернул за шнурок у щеки, ослабив капюшон. Потом полез за пазуху и вытащил оттуда горнолыжную вязаную маску из толстой шерсти, которая доселе покоилась в сложенном виде у горла. Теперь он обтянул ею рот и нос. Таким образом все лицо его было защищено от холодного свежего воздуха. То, что не закрывала маска, пряталось под капюшоном и очками. Харри еще глубже нахлобучил капюшон, потянул за шнурок, а потом соорудил из него узел. Через маску он заговорил опять: