— И вообще, — сказал Селезнев, — у меня уже руки опускаются. Сергей Николаевич взял на себя ответственность за этого гражданина... — Он показал на Димку. — Вот и пусть они сами разберутся, можно ли так жить дальше.
Тут я почувствовал, что Селезнев просто не знает, как поступить с Димкой, и поэтому вдруг заговорил так неконкретно. Я Василия Григорьевича в этот момент хорошо понял. Он командир — ему на каждое ЧП реагировать нужно. А тут вроде и реагировать не на что. Подрался... А с кем? В служебное время? Нет. Милиция отпустила? Отпустила...
Ну, думаю, самый момент моего отсюда увести. Всем сразу станет легче. И говорю:
— Разрешите, Василий Григорьевич, я с ним сам поговорю?
А Селезнев только рукой махнул: забирайте, мол, его к чертям собачьим...
И мы вышли.
Идем мы по летному полю, дождичек моросит, под ногами сырость причмокивает. Нам бы рулежные дорожки асфальтированные и полосу бетонную — нашему аэродрому цены бы не было!
Идем, молчим, под ноги себе смотрим.
— Ну а если опять от полетов отстранят? — наконец спросил я.
Димка пожал плечами.
— С кем ночью-то сцепился?
Воспитатель из меня — хуже не придумать...
— Ну чего ты молчишь? — обозлился я. — Подумайте, партизан какой! В милиции он молчал, у комэска молчал... Мне-то ты хоть можешь сказать, с кем ты ночью сцепился?
И тут этот щенок посмотрел на меня — и рот до ушей.
— Потерпевший, — говорит, — пожелал остаться неизвестным.
Я даже сплюнул:
— Это ты потерпевший, а не он! И я потерпевший... Потому что ты мой второй пилот, а не чей-нибудь.
— Сергей Николаевич, — остановился Димка, — я тут вам одну штучку достал. Только вы не обижайтесь.
Он огляделся вокруг, порылся во внутреннем кармане своего кителя и вытащил очки.
— Вот... — неуверенно произнес Димка. — Этот старик сказал, что они будут как раз...
Я даже задохнулся от бешенства! Я эти очки выхватил и как хрястнул о землю!.. А этот мерзавец таким мученическим голосом говорит:
— Господи!.. Я все это так себе и представлял...
Ну тут я уже не выдержал, бросился к нему и чувствую — убью сейчас!
Он от меня шарахнулся, но я сгреб его за грудки, приподнял и давай трясти. А сам приговариваю:
— Да я знаешь что из тебя сделаю?!
А он болтается у меня в руках, глаза кровью налились, и сдавленным голосом так нахально мне отвечает:
— Знаю, знаю... Вы меня угробите... Только не сейчас, а на посадке. И себя тоже...
И тут мне так все противно стало! Я его брезгливо отбросил и говорю ему:
— А пошел ты...
Хорошо, что чей-то двигатель заревел на больших оборотах, потому что я ему так сказал, куда идти надо, как я с самого фронта не выражался. Но я думаю, он меня прекрасно понял.