Преподобный Литурджи проживал в северной, наиболее аристократической части города, и Лайонелу приходилось спешить, чтобы попасть к нему точно в назначенный час, без опоздания. Молодой, решительный, окрыленный надеждой, он стремительно шагал по неровным плитам тротуаров, а добравшись до нужного ему дома и бросив взгляд на свои часы, был рад заметить, что ему удалось победить даже пресловутую быстролетность времени.
Священник принял Лайонела в своем кабинете, где черпал отдохновение от утомительных дневных трудов в уюте покойного глубокого кресла, жарком пламени камелька и большом кувшине, наполненном до краев доброй смесью сидра, имбирного пива и различных пряностей, знакомство с которыми могло сделать честь даже такому знатоку, как Полуорт. Вместо пышного парика на голове почтенного доктора богословия красовалась бархатная шапочка, а пряжки башмаков были расстегнуты, чтобы выпустить на свободу усталые пятки. Словом, все говорило о твердо принятом решении насладиться заслуженным вечерним отдыхом после тягот трудового дня.
Набитая трубка лежала на маленьком столике рядом с креслом, но не была раскурена в знак уважения к ожидавшемуся с минуты на минуту посетителю. Лайонелу не было нужды представляться, так как он был уже знаком с хозяином, и они незамедлительно опустились в кресла друг против друга — один, стараясь побороть замешательство и приступить к изложению своей несколько необычной просьбы, другой — с любопытством ожидая услышать, что могло привести к нему члена парламента и наследника огромного состояния в такую бурную ночь.
Наконец Лайонелу удалось объяснить изумленному священнику цель своего посещения, и он умолк в ожидании согласия.
Преподобный Литурджи выслушал Лайонела с глубочайшим вниманием, стараясь уяснить себе главную причину всей этой необычайной таинственности и спешки, а когда Лайонел умолк, почтенный джентльмен в рассеянности схватил свою трубку и, раскурив ее, утонул в густых клубах дыма, словно спеша насладиться хоть одним из тех невинных удовольствий, которых его собирались лишить.
— Они хотят обвенчаться! Обвенчаться в церкви!
И это после вечерней проповеди! — пробормотал он, попыхивая своей трубкой. — Да, конечно.., разумеется.., конечно, это мой долг, майор Линкольн.., это мой долг венчать моих прихожан…
— Я понимаю, сударь, — нетерпеливо перебил его Лайонел, — что просьба моя не совсем обычна, и не хочу злоупотреблять вашей любезностью.
С этими словами он извлек из кармана туго набитый кошелек и, стараясь сделать это как можно деликатнее, высыпал на стол рядом с серебряным очешником хозяина небольшую груду золотых монет, как бы желая указать ему на разницу между обоими благородными металлами.