Но к чему клонится ваш вопрос, мой прелестный мучитель? Осмелюсь ли я льстить себя надеждой, что вы наконец прониклись жалостью к моим мукам?
— Увы! Боюсь, что это именно так, капитан Полуорт, — ответила Агнеса с видом глубочайшей серьезности, сокрушенно покачивая головой.
Полуорт, окрыленный ее словами, придвинулся к проказнице ближе и даже осмелился взять ее за руку, говоря:
— Ваше столь сладостное для меня признание воскрешает мою душу… Шесть месяцев кряду, взирая на ваше хмурое чело, я чувствовал себя побитой собакой, но одним добрым словом вы пролили целительный бальзам на мои раны, и я снова стал самим собой!
— В таком случае, моя жалость испарилась! — заявила Агнеса. — За этот долгий, исполненный тревоги день я, казалось мне, достигла более преклонного возраста, чем моя почтенная двоюродная бабушка, и, когда некоторые известные мне одной мысли приходили в мою голову, мне чудилось даже, что все недуги, свойственные этому возрасту, терзают меня: и ревматизм, и подагра, и астма, и еще бесчисленное множество других, никак не приличествующих девушке, которой едва минуло девятнадцать лет. Но вы все разъяснили мне, и страхи мои развеялись — я поняла что все это было лишь жалостью. Судите сами, Полуорт, что за жену приобретете вы, если когда-нибудь в припадке слабости я решусь выйти за вас замуж, — ведь я уже обзавелась половиной ваших недугов!
— Человек, мисс Денфорт, не создан для того, чтобы пребывать в постоянном движении, как маятник этих часов, да еще не испытывать при этом усталости, — отвечал чрезвычайно расстроенный Полуорт, безуспешно пытаясь скрыть свое разочарование. — Однако я тешу себя уверенностью, что во всей легкой пехоте — прошу заметить, я сказал: во всей легкой пехоте — не найдется ни одного офицера, который за двадцать четыре часа покрыл бы большее расстояние, чем тот, кто, невзирая на все перенесенные им испытания, спешил пасть к вашим ногам, прежде чем насладиться естественным отдыхом.
— Капитан Полуорт, — сказала Агнеса вставая, — если ваши слова — комплимент, то благодарю вас за него. Но, — добавила она, невольно прижав руку к сердцу и утратив напускную серьезность под наплывом более глубокого чувства, которое отразилось в ее темных глазах и осветило прелестное лицо, — тот, кто хочет пасть, как вы изволили выразиться, к моим ногам и занять место в моем сердце, не должен приходить ко мне с поля битвы, где он сражался с моими соотечественниками и помогал закабалить мою отчизну. А теперь позвольте мне, сэр, покинуть вас на несколько минут: майор Линкольн здесь у себя дома и выполнит за меня долг гостеприимства.