Лайма подумала, что галантность — привилегия сильных людей. Мужчина, прошедший полсвета, не раз спасавшийся от смерти и спасавший других, умеющий держать в руках в равной степени и иголку с ниткой, и винтовку, неотразим в глазах женщины, когда проявляет галантность. По сравнению с ним салонный красавчик, создавший свое тело на тренажерах, выглядит обыкновенным кривлякой.
Войдя в гостиную с этой мыслью, Лайма первым делом бросила взгляд на Анисимова, который уже был тут и разговаривал возле окна с Венерой Остряковой. К Лайминому великому огорчению, он хорошо выглядел. Мужественно. Так писателю выглядеть вовсе не положено. Мастер художественного слова должен быть хлипким, иметь дряблые трицепсы и нависающий над поясом штанов живот. «Вероятно, он пишет одну книгу в пятилетку, — решила Лайма. — А все остальное время играет в гольф и катается на горных лыжах. И строит заборы».
Кроме Анисимова и Венеры, в комнате находился еще один незнакомый мужчина. «Дюнин или Чуприянов? — задала она себе вопрос. — Дизайнер или бизнесмен?» Решила, что бизнесмен, и не ошиблась.
Бизнесмена в нем выдавали глаза — равнодушные, как у рептилии. Он был среднего роста, лет тридцати, довольно упитанный и при этом какой-то рыхлый — словно старый плюшевый медведь, в котором свалялись опилки. Впрочем, когда Граков их познакомил, Лайма сразу заметила, как тот оживился. Вероятно, решил, так сказать, «тряхнуть опилками». Не зря еще на подходе она метнула в него парочку своих коронных взглядов из-под ресниц, которые ее бывший жених называл «испанскими кинжалами».
— Лайма, — протянул Чуприянов. — Имя, которое ласкает язык. Экзотическое…
— Ничего подобного, — улыбнулась она.
— Оно такое мягкое, такое сыпучее, как песок на берегу моря…
— О, это не дежурный комплимент, — заметила Венера, приблизившаяся к ним с бокалом в руке. — Это настоящая поэзия!
— У нее действительно зыбучее имя, — поддержал Анисимов, вытянув через трубочку почти весь коктейль за один присест.
— Так вы вдова? — уточнил на всякий случай Чуприянов, оглядывая ее всю, начиная с кончиков туфель и заканчивая локонами. Это могло бы выглядеть оскорбительным, не будь бизнесмен так искренен в своем к ней интересе.
— Да, я одинока.
Чуприянов понизил голос и сказал так, чтобы слышала только она:
— Но это же неправильно!
Крокодил проголодался. В его желтых глазах зажегся охотничий азарт. С одной стороны, хорошо — этого Лайма и добивалась. Мужчина, увлеченный женщиной, теряет над собой контроль. Что бы они там про себя ни плели — теряет безусловно. Хотя бы на время, на час, на мгновение. Этого ей будет достаточно для того, чтобы развеять подозрение или укрепиться в нем.