— Эй, кто, Цыбульник? — спросил старик, вглядываясь в пришедших. — Совсем плохо глаза видят.
— Да, Абунайка, это я с гостем.
— А гость откуда? — спросил старик.
— Издалека, почти из Москвы, — ответил комсомолец.
— А-а-а, — промычал Абунайка. — Какой далекий гость! Для далекого гостя надо что-то сделать…
— Слушай, старик, — Цыбульник подошел прямо к Абунайке и, вытащив из кармана замороженный конский орган, протянул его хозяину балагана. — Сделай холодец, может, Кривицкий приедет. Посидим…
— Ай-яй-яй… — замотал головой старик. — Это ж надо еще три оленьих… ай-яй-яй… бедные олешки… ну хорошо, Абунайка скоро придет!
И, подняв с пола большой нож, очень похожий на серп, старик вышел из балагана, оставив Добрынина и комсомольца одних.
— Тут холодно, как на улице… — проговорил народный контролер. — Он что, печку не топит?
— А зачем ему? Он так живет.
— И не замерзает? — удивился Добрынин.
— Нет. Он вместо печки молочную водку пьет перед сном. Тарасун называется. Крепкая гадость, из оленьего молока и еще чего-то делается.
Немного привыкнув к освещению, Павел осмотрел жилище, но ничего интересного или особенного не увидел. Все стены изнутри были покрыты оленьими шкурами мехом внутрь, пол тоже был устлан чем-то таким, но бурого цвета, в одном углу лежала целая гора каких-то тряпок или шкур, и Добрынин подумал, что это, должно быть, кровать. И все было бы ничего, если бы не едкий неприятный запах, который с каждой секундой становился все сильнее и резче. Не выдержав, Добрынин закашлялся.
— Пройдет! — успокоил его Цыбульник. — Это он здесь лекарство из оленьей мочи готовит. От всех болезней помогает, но только своим. Русским это лекарство пользы не приносит. Наверно, организм другой. Но зато вонь? Ну ладно, садись!
— Куда? — спросил, снова осматривая бурый пол, Добрынин.
— Давай на кровать его сядем!
Они прошли в тот угол, где лежала куча тряпок и шкур, и уселись на нее.
— Он сейчас придет, его стадо тут рядом, за холмом, — говорил Цыбульник. — Придет, выпьем. Согреемся.
Ждать старика действительно пришлось недолго. Вернувшись, он разжег костер прямо в балагане, поставил железную треногу и подвесил над еще слабеньким пламенем казанок с водой, куда бросил конский орган и что-то еще. Только после этого он подошел к гостям и сказал:
— Уже-уже, Абунайка холодец сделает, русский человек Кривицкий будет доволен…
— Тарасун давай, — полушутливо потребовал у старика комсомолец. — Холодно совсем.
— Тарасун… — Абунайка кивнул и полез за «кровать», наклонился там, чтото бурча на родном языке, потом вытянул из-за «кровати» бутыль мутного стекла, заполненную молочного цвета жидкостью.