Сидел он за столом в полном безделии довольно долго, до тех пор, пока не проснулся Федор, который тут же растормошил Валерия Палыча.
Отобрав у коня Григория уже пустую кастрюльку, Федор выставил ее на мгновение за дверь и тут же втянул обратно, уже заполненную снегом. Поставил ее у печки и принялся растирать красную, словно ошпаренную руку.
— Ну и метет! — проговорил он. — У вас там такого, наверное, не бывает.
— Сейчас вроде не бывает, — ответил Павел. — А до революции частенько бывало, мне мать перед смертью рассказывала.
— Ну, до революции всякое бывало, — согласился Федор. — Эй, Палыч достанька из-под радиостанции мешочек с пшенкой и коробку с солью!
.
Летчик достал, что сказали. Федор высыпал в кастрюльку две «осоавиахимовские» кружки крупы и пригоршню соли, а после поставил будущую кашу на примус.
Конь зафыркал, обратив этим на себя внимание. Дышал он как-то странно, с сипением, и из-за этого подумал Добрынин, что животное могло простудиться.
— Надо бы ему чаю сделать! — кивнул на коня Федор. — Хотя я не знаю, они чай пьют или нет?
Павел пожал плечами. На этот вопрос он ответить не мог.
— А может, просто воды нагреть, с остатками каши? — предложил летчик.
— Ну, воды нагреть можно, — согласился Федор, — только боюсь, остатков каши не останеться: вчера ж ничего путного не ели.
В этом Федор оказался прав. Каши даже им не хватило. Добрынин чувствовал в себе силы по крайней мере еще для одной такой порции. Летчик открыто сказал, что это и на треть летного пайка не было похоже.
Поставили на примус чайник, а в кастрюлю тем же образом набрали снега и поставили ее опять к печке, чтобы нагреть коню воды.
Так началось ожидание окончания пурги. За окном завывала, буйствовала, сотрясая стены, неуправляемая стихия северной природы, а внутри дома жили обыкновенным образом привыкшие к трудностям люди, варили пищу, подогревали воду для коня Григория, который от этой воды не отказывался, но все так же сипло дышал и фыркал.
Запах в помещении из-за присутствия коня изменился, но все трое обитателей относились к этому спокойно и без возмущения, только время от времени заталкивали навозные лепешки в самый угол дома. Пили чай, играли в домино, о чем-то говорили.
Прошло три дня, и Добрынина стала одолевать скука, о чем он, правда, не признался. Как обычно, с утра выпили чаю, засели у окна за столом, перемешали костяшки домино и начали играть. Свет от керосиновой лампы не был ярким, но, отражаясь в темном окне, он двоился, и это почему-то нравилось Павлу.
— У кого один-один? — задал вопрос, произнесенный уже раз тридцать или даже больше за последние три дня. Нужный дупль выложил на стол Федор. Игра игралась как-то слишком серьезно, без обычного азарта с громкими словами, прибаутками и ударами костяшками по столу. Игра проходила по-деловому, словно все трое были заняты серьезной работой. И, совершенно не касаясь игры, звучал над столом разговор.