А вечером соберутся в кружки да по кучкам на кроватях рассядутся. Тут идет беседа, там «сказочку про козочку» рассказывают, здесь четьи-минеи читают, а там вон тихо песню затянула какая-то. Песни здесь те же самые, тюремные, что на мужской половине, впрочем, «песельницы» предпочитают больше «романцы разные».
Происшествий такого рода, которые взволновали бы чем-нибудь камерную жизнь, здесь почти не случается. Редко даже нарушается когда обычно глухая тишина и порядок. Раз только та арестантка, что любит письма на смех писать, устроила тюремную штуку. Подозвала она к себе одну из «новеньких», молодую и какую-то придурковатую девушку.
— Хочешь, я тебе сказку скажу? Чудесная сказка!
— Скажите, тетушка!.. Я очинно даже люблю!..
— Ну, ладно! Я буду говорить, а ты за мной все ну повторяй, непременно же повторяй, говорю, а то и сказка не выйдет — так и не доскажется. Так непременно же ну, слышишь?
— Непременно, тетенька, непременно!
— Ну, так слушай: «Жили себе дед да баба…»
Арестантка замолкла на минутку, в ожидании ну со стороны слушательницы.
— Что ж ты ну-то не говоришь? балбень ты этакой!.. Говори: ну!
— Ну, тетенька! Ну! Ну!
— «Была у них внучка, а у внучки — сучка», — продолжала пересмешница.
— Ну?! — подхватила девушка.
— Вот теперь хорошо, в аккурат! Так и повторяй!.. «И посеял дед горошек».
— Ну?!
— «Растет горошек до скамейки…»
— Ну?!
— «Сломал дед скамейку — растет горошек до окна».
— Ну?!
— «Высадил дед окошко — горошек до потолка».
— Ну?!
— «Проломил дед потолок — растет горошек до крыши».
— Ну?!
— «Разломал дед крышу — горошек до самого неба. Как тут быть с горошком?»
— Ну?!
— «Поставил дед лестницу-поднебесницу…»
— Ну?!
— «Полез по ней дед — добывать горошку».
— Ну?!
— «За дедом баба на ту ж дорожку».
— Ну?!
— «За бабой внучка — за внучкой сучка».
— Ну?!
— «Вот только дед лезет-лезет — не долезет, баба лезет — не долезет. Досада обоих взяла».
— Ну?!
— «От великой от досады дед плюнул бабе».
— Ну?!
— «Баба внучке…»
— Ну?!
— «Внучка сучке…
— Ну?!
— А сучка тому, кто говорит ну».
Девушка обиделась, и в ответ сама плюнула на рассказчицу, затем уже обе «в цепки» принялися, и поднялася женская драка, самая упорная из всех возможных драк, доходящая до мелочного, шпилько-булавочного, но тем не менее ужасного ожесточения. Розняли, как прибежала надзирательница, и обеих засадили в «темные», откуда долго слышались потом их горькие всхлипывания.
И вот изредка только подобными приключениями нарушается приниженная тишина в среде обитательниц «дядиной дачи», да еще филантропические наезды кое-когда бывают. Но об них читатель узнает в надлежащем месте.