«Ну вот, началось, — подумала Наталия, — совсем барышня перекушала».
— Ладно, мать, хорош, — усмехнулась Наталия, — набрались мы с тобой в зюзю.
— В муку, — согласилась Саша, потом спросила:
— Ты говорила, что я стала лучше?
Наталия кивнула и попыталась незаметно отодвинуть от подруги бутылку.
— Лучше… — Саша вздохнула и быстро отпила виски.
Она сидела напротив, подперев голову рукой, очень бледная, очень пьяная и очень красивая. Потом подняла голову. Ее взгляд сделался почти стеклянным.
— Ты знаешь, как называется этот стакан? — с неожиданным вызовом в голосе спросила Саша.
— Сань, хорош уж пить, собирайся. — Смирнова говорила с ней тоном, каким обычно говорят с перепившими или с неразумными детьми.
— Ладно. Но ответь.
— Какой-такой стакан-макан? — улыбнулась Наталия. — Сашка, давай…
— Этот. — Саша подняла свой широкий стакан с виски.
— Стакан и стакан. Бокал! Или…
— А она знает, — выдохнула Саша, чуть повернула стакан в руках, и налитый на треть напиток заиграл, отражаясь во множестве граней. — Стакан для виски называется тамблерз. Только это все туфта. Она знает намного больше. Она лучше меня. Это действительно так. Она знает, как заставить эту жизнь любить себя.
— Ты чего несешь? Кто чего знает? Мать, собирайся…
— Она такая же, как и я, — словно с трудом выдавливая из себя слова, произнесла Саша. — Не отличить. Только… она лучше.
— Мать, не пей больше… Слышь, Сань, хватит!
— Как сестра. Капелька в капельку. Как моя вторая половина. — Саша усмехнулась, наливая себе виски; она была совершенно бледной, лишь пятнышко на лбу и уголки скул пылали нездоровой краснотой. — Давай выпьем.
— Ну давай. Но потом уже едем. Пора. На посошок. И хватит говорить всякие глупости. Пустая ты у меня башка.
— Пустая, — кивнула Саша. Она выглядела совсем несчастной. Через пару минут Саша расплачется, а еще через пару ей станет плохо, ее вырвет, организм постарается избавиться от всех тех отравлений, что в нем скопились. А пока Саша сделала большой глоток виски и посмотрела сквозь подругу, куда-то в пустоту пространства, словно там, с другой стороны этой пустоты, открывалось что-то, видимое только ей. Что-то чудесное и путающее одновременно.
— Знаешь, почему она лучше? — горячо прошептала Саша и затем горько усмехнулась. — Потому что родилась не в Батайске. Вот и все. И папа ее не трахал в детстве.
— Сань, ты чего?
— Только у нее моя рыба. Понимаешь, моя!
— О чем ты говоришь? Кто лучше?
— Знак. Если бы не это… У нее здесь татуировка. — Саша подняла ногу на перекладину стула, и ее рука довольно вульгарным жестом легла на собственную промежность. — Здесь, понимаешь? — Рука совершила несколько хлопков. — Моя рыба у нее! Надо же, где сделала. Ну может, чуть повыше.