Па постаменте, под балдахином, сотканным из коллизий, поллюций и фелляций возлежал Папа, так сытый тигр, лениво облизывая подушечки лап, располагается под двухобхватным кедром или усталый истрепанный выброшенный хозяевами веник валяется на куче собранного им мусора. Три его отполированных до зеркальной чистоты, гладкости и подлости енга возвышались над мошонкой, в которой обитали, обретались и колыхались четыре яичка. Его задница, состоящая, солежащая и сосидящая из четырёх ягодиц, открывала в своих промежутках три выпирающих геморройных ануса, блестящих от слюны, губ и слизи, сочащейся из его внутренностей. К Папе, гуськом, рядком и ладком тянулась очередь из паханов и администраторов тюрьмы. Каждый из них прикладывался сперва попеременно то к ягодицам, то к анусам Папы, затем то к яичкам, то к головкам удов Папы и, как апофеоз анализаторства, лингопочитательства и ненавистничества, в циклопическую волосатую бородавку с мигающим, подмигивающим и смаргивающим глазом, что росла, гнездилась и царствовала в промежности Папы.
Визитёры, парламентёры и зеваки с плеваками и сморкаками, приобщившись лобзанию Папы, вставали на зарезервированное, зафрахтованное и откупленное место, готовясь слушать папины наставления, установления и декларации.
Счастье и ужас не могли вынести этого зрелища и бросили его. Наслаждение с восторгом и трепетом уносили свои ноги прочь из этого паскудного места. И лишь твоё тело, не поддаваясь всеобщему чувственному ажиотажу, впитывало каждую деталь, винтик и гаечку, составлявшие картину, офорт и линогравюру папской аудиенции.
Как только, сразу и мгновенно после того, как последний из последних занял, одолжил и взял в прокат не представляющее ни для кого ценности место, головки удов Папы начали мерно, мирно и планомерно раскачиваться, как раскачивается морская капуста, увлекаемая переменным течением или уравновешенная на одной точке скала, готовая рухнуть, но не падающая, поддерживаемая законами симметрии и восходящими воздушными потоками, вводя, заводя в заводи, бочаги и омуты и погружая присутствовавших в гипнотический, симпатический и парасимпатический трансы. Паханы с растроёнными ногтями и синими шеями, рабы своих, чужих и начальственных кабинетов, с сухими, мощными и третьими руками, прозябатели культов с глазами серого, желтого и зеленого цветов, лекари-калекари, с газырями из скальпелей, все они, в едином порыве, отрыве и обрыве всяких личностных связей, жил и поджилок, закачались в такт, контрапункт и терцию с камертонами пенисов Папы. И тогда Папа заговорил.