Наконец кусты расступились, и путники оказались на небольшой поляне, посреди которой стоял огороженный частоколом дом. Ворота были не просто заперты, но заложены изнутри чем-то тяжелым. Пес сидел у них, виляя хвостом, но не лаял – видимо, подумал Роман, вблизи от дома ему велено не шуметь. Это было весьма странно, но опасности в себе, похоже, не таило.
Его невольный спутник между тем водил рукой по неструганому дереву, явно что-то выискивая. Наконец это ему удалось. Роман так и не успел заметить, что тот сделал, но в доме наконец зашевелились. Раздался звук открываемой двери и торопливое шарканье ног. Юноша кого-то окликнул, видно, узнал по походке. С той стороны раздался возглас, весьма напоминающий человеческое «ой-ей-ей!», и возня – лихорадочно вытаскивали запиравший ворота тяжеленный брус. Все это время мальчишка что-то торопливо рассказывал, прерываемый короткими возгласами своего невидимого соплеменника. Наконец ворота распахнулись, и Топаз с Перлой, брезгливо перебирая ногами в черных чулочках, вступили в логово Тьмы.
2228 год от В. И. Рассвет 5-го дня месяца Звездного Вихря. Босха, северо-западный край Пантаны
Астен с удовлетворением осмотрел небольшую уютную поляну, розовую от утренних лучей. Очень подходящее место для дневки. Высокие буки с серебристыми стволами казались колоннами, подпиравшими немыслимо чистое небо. Подлеска почти не было, но по краям поляна заросла кустами дикой розы, на которых все еще держались не склеванные птицами оранжевые плоды.
Мелькнула странная мысль – если бы ему предложили выбрать место для своей могилы, он выбрал бы именно эту буковую рощу на окраине Босхи. Мысль была странной потому, что Астен никогда еще столь страстно не упивался жизнью. Ему казалось, что за последние несколько месяцев он передумал и перечувствовал больше, чем за сотни лет безмятежного и бессмысленного существования в Убежище. Когда-то он сделал попытку уйти в большой мир, но не смог оторваться от Пантаны. Затем... Затем он подарил Тарре своего сына.
Эльфы считали этот его поступок кто безумием, кто героизмом, а он просто дал Рамиэрлю возможность самому сделать себя. Внешний мир, разноцветный, огромный и жестокий, всегда манил Астена, но ему не хватало решимости отказаться от изысканного покоя, с головой бросившись в неизвестность. И все равно он мучительно завидовал Рамиэрлю, в своих мыслях представляя совместные безумные эскапады с погонями, приключениями, открытиями. И только об одном он не думал – о любви. Поэт, написавший десятки посвященных Прекрасной Незнакомке сонетов, женатый на красивейшей женщине Убежища, он воспринимал прелести Нанниэли холодно и отстраненно, как совершенство статуи или букет вина. Когда она ушла от него, или, вернее, когда он позволил ей это сделать, его жизнь не стала ни беднее, ни, наоборот, счастливее. Свою возлюбленную из мира людей он давно забыл и именно поэтому посвятил ей огромное количество стихов, где скромная пантанская крестьяночка именовалась то утраченным аметистом, то унесенной ветром птицей... А вот лица ее он не мог вспомнить при всем желании, лишь наплывали какие-то смутные видения – расшитый трилистниками платок, из-под которого выбивается рыжая прядка, эльфийская сережка-колокольчик в маленьком ухе, страдальчески сведенные брови... Он забыл даже имя, потому что предпочитал называть ее на эльфийский лад – Кэриа.