Каймиш резала на доске вяленое мясо и, казалось, целиком была занята своим делом, но он-то знал — слушает.
— А что, подарю. — Помолчав, добавил:
— Если она сама этого захочет.
— Она захочет! — Чильгир молодецки выпятил оголенную грудь.
— Да? Каймиш, ты пойдешь к нему?
Отрицательно покачав головой, она глянула на Чиледу с таким укором, что у того сразу пропала охота шутить.
Чильгир потускнел.
— Ладно… Налей архи, если так. — Немного погодя оживился:
— Может быть, ты ее продашь? Отдам саврасого коня вместе с седлом. Мало? Еще дам халат из мягкой тангутской шерсти. Ему цены нет.
— Хватит! — прервал его Чиледу. — Не греми пустым барабаном.
— Не хочешь — не надо. Скоро пойдем на тайчиутов. И я добуду себе жену.
И снова этот невыносимый Чильгир сказал то, о чем при Каймиш лучше бы помолчать. Тохто-беки, чтобы доказать свою верность уговору с татарским нойоном Мэгуджином Сэулту, собрался ударить на тайчиутов. Чиледу намеревался остаться на этот раз в курене. Но теперь Каймиш покою не даст.
Так оно и вышло. Едва Чильгир убрался из юрты, она спросила:
— Ты возьмешь меня в поход?
Он отвел взгляд.
— Я еще не знаю, возьмут ли меня самого.
— Ты не хочешь, чтобы я вернулась домой?
Чиледу промолчал. Губы Каймиш задрожали. Она готова была расплакаться.
— Я тебе так верю, а ты хочешь обмануть меня?
Обмануть ее, конечно, не так уж трудно. Но что это даст? Порвется душевная связочка, и станет Каймиш для него чужой. Сохранив ее здесь, он будет еще более одиноким, чем до этого. Отодвинув колебания, хмуро сказал:
— Все будет так, как говорил. Не тревожься.
В поход выступили в первые дни первого летнего месяца. Триста всадников под началом Тайр-Усуна, провожаемые толпой женщин и ребятишек, покинули курень и направились на восход солнца. Чиледу с большим трудом удалось получить разрешение нойона взять Каймиш с собой. Сейчас она все время держалась рядом и старалась не попадаться на глаза Тайр-Усуну.
Первые дни, пока двигались по меркитским нутугам, воины пели песни, много шутили и смеялись. Но начались земли тайчиутов, и строй воинов стал теснее, умолк говор. Даже когда случайно звякали стремена или звенело оружие, Тайр-Усун оглядывался, и в его выпуклых глазах всплескивалась злоба. Конечно, их никто не мог услышать: далеко впереди, едва видные, шли дозоры, от них не мог укрыться ни один человек, но таков был порядок в походе, и Тайр-Усун строго взыскивал за самое малое нарушение.
Степь, еще недавно покрытая свежей зеленью, уже начинала блекнуть, приобретая свой обычный серый вид. Из-под копыт коней поднималась легкая пыль и долго висела над истоптанной травой. Все было для Чиледу не новым, привычным. Но он смотрел на молчавших воинов, на сурового Тайр-Усуна так, будто видел все это впервые. В голову вдруг пришла простая мысль — зачем он здесь? Что он едет искать в чужих кочевьях? Есугея нет, и мстить некому. Ему не нужны ни рабы, ни богатства, добытые в бою. Зачем же он, захлебываясь от собственного крика, помчится вместе со всеми на мирные юрты? На чью голову обрушится удар его кривой сабли? Может, это будет Тайчу-Кури, жених Каймиш? Что толку творить одной рукой добро, если другая тут же несет зло?