И как ни гневен был Тэмуджин, уразумел, что Боорчу говорит правильно.
Молча отправился в юрту анды. Джамуха в легком шелковом халате и просторных мягких чаруках лежал на кошме, слушал седовласого сказителя улигэрча. Его лицо было задумчиво-сосредоточенным, казалось, он видит перед собой что-то особенное и не может решить, верить ли увиденному.
Улигэрч сидел у почетной стены, рядом с Уржэнэ. Голос у него был с заметным дребезгом, таким, какой бывает у треснувшего котла, но сильный и гибкий; речь его завораживала складностью; слова как бы сцеплялись друг с другом, будто завитки на узорном войлоке, и бесконечной была цепь причудливого узора.
Ленивый покой юрты, празднично-ублажающая речь улигэрча вызвали в душе Тэмуджина легкое презрение.
Джамуха какое-то время смотрел на своего друга отрешенно, словно не узнавая или не понимая, почему он здесь. Знаком повелел улигэрчу замолчать, сел.
— Наверное, опять дела? — В полувопросе Джамухи различима была досада.
— Да. Важные. Приехали Хучар и Даритай-отчигин.
— Гость — радость хозяина. Чем же ты обеспокоен?
— Я не обеспокоен. Я злее раненого вепря. Дядя прибыл ко мне за почестями. Старшинством своим заносится.
Джамуха сбросил с ног чаруки, натягивая гутулы, снизу вверх посмотрел на Тэмуджина, неодобрительно хмыкнул.
— Почитать старших, анда, нам деды завещали. Разве Даритай не родной брат твоего отца? А Хучар кто тебе? Если мы не станем уважать ни родства, ни старшинства, что будет со всеми нами? Не ты ли говорил мне, что не держишь в сердце зла?
— Они не берегли честь рода. Я ходил с кангой на шее, а они смотрели на меня и пили, ели, и ни у одного не застряла кость в горле, ни один не поперхнулся! Не уважающие свой род могут ли требовать уважения к себе?
Обувшись, Джамуха встал рядом с Тэмуджином будто меряясь с ним ростом. Он был на полголовы ниже Тэмуджина, уже в плечах. Насупился, шагнул в сторону.
— Тэмуджин, ты все время оглядываешься назад. Это худо. Несогласие принесло не одному тебе, всем нойонам много разных бед. Унижали тебя. Но унижены были и твой дядя, и твои двоюродные братья. Пристало ли считать, кто больше, кто меньше? И надо ли, раздуваясь от гордости, возвышаться друг над другом, накликая на свою голову новые беды?
— Не я возвышаюсь над своими родичами… — начал было Тэмуджин и вдруг умолк, помолчав, сказал почти спокойно:
— Твои слова, анда, разумны.
Я их принимаю. Идем к моей матери.
Он сказал не совсем то, что думал. В словах Джамухи была правота, но не она угасила гнев и убедила его. Понял вдруг куда более важное: