— Тайчиуты…
— Где?
— Ночью они напали на мой курень, — сказал Сача-беки. — Я их отбил.
Тогда они кинулись на курень Алтана.
— Где они сейчас?
— Куда-то ушли. Но они вернутся…
— Идемте в юрту. Боорчу, Джэлмэ, как вы смели задерживать моих родичей! Быстро поднимите людей, пусть разбирают юрты, запрягают волов.
Будем уходить к хану Тогорилу. Не медлите!
Нойоны понуро побрели за ним в юрту.
— Ты в самом деле покидаешь нас, Тэмуджин? — спросил Сача-беки. — Нам говорил твой дядя, но мы не поверили.
— На вас я больше не надеюсь. Ну что это такое, Сача-беки! Ты отогнал врагов от своего куреня и лег спать. Почему не преследовал? Почему позволил напасть на курень Алтана?
— Прежде чем преследовать, надо знать, сколько перед тобой врагов. А попробуй разберись, если ночь!
— Ночь, темнота не оправдание. Каждый заботиться только о своем курене и никто — обо всех.
За стенами юрты встревоженно шумел курень. Дробно стучали копыта коней, плакали дети, вздорили женщины, кричали мужчины. Нойоны беспокойно прислушивались к этим звукам. Прибежала Борте с Джучи на руках, испуганно спросила:
— Почему мы уходим отсюда?
— Борте, мне не до тебя. Иди собирайся и ни о чем не спрашивай.
— О небо, придет ли покой на эту землю?!
Алтан снял с головы железный шлем.
— Тэмуджин, мы должны держаться вместе.
— Я всегда говорил то же самое. А еще раньше так же говорил мой отец.
Вы не хотели слушать его. Вы не слушаете меня. Вы думаете, я рвусь в ханы.
Но это совсем не так. Становись ханом ты, Алтан, и я буду ходить у твоего стремени. Ты немало прожил, ты много видел, и ты сумеешь защитить всех нас, прославить род Хабул-хана.
— Тэмуджин, тело мое стало слишком грузным, чтобы мчаться на врагов впереди молодых воинов.
— Тогда ты, Сача-беки, возьми поводья в свои руки. Всем ведомы твоя отвага, сила и крепость твоей руки. Стань ханом, принеси покой народу, и я буду простым стражем у твоих дверей.
Сача-беки горделиво расправил плечи, но тут же опустил их, нахмурился.
— Я могу скакать на коне и рубить мечом. Однако хан должен заниматься не только этим. Примирять спорящих, осаживать торопливых, подгонять ленивых я не смогу. Какой же в таком случае из меня хан?
— А ты, Хучар, что скажешь? Неужели откажешься и ты? Прими на себя высокую заботу, и я буду твоей стрелой — куда пошлешь, туда и полечу…
Хучар угрюмо покусывал ногти.
— Зачем нам разводить эти разговоры? Я, как и наш дядя, считаю, что только ты можешь оборонить нас от недругов. Тебе и быть ханом. Вот мое слово.
— Для меня, как и для вас, ханская шапка не радость. Время грозное.