Оэлун поняла, что все будет так, как сказал рыжеголовый. Они не уйдут, не отступят. Они убьют Чиледу. Все это было до того невероятным, что казалось дурным сном. Быки, устало вздыхая, хрумкали черствую траву, лошадь Чиледу терлась мордой о повозку. Оэлун хотелось закричать так, чтобы крик ее пронесся над степью, поднял на ноги всех честных воинов и пастухов. Но она не закричала, вылезла из повозки, обняла жениха.
— Уезжай. Уезжай, мой добрый Чиледу!
— Куда уедешь? — мрачно спросил он. — Лучше умереть со стрелой в груди, чем в затылке.
— Ты должен жить, — глухо сказала она. — Я не дам убить тебя.
Лихорадочная отрешенность овладела ею. Она поспешно отвязала лошадь от повозки, подала повод Чиледу, выдернула из ножен, висевших у него на поясе, нож и пошла в степь, к Есугею. Она все делала с необдуманной поспешностью; но так, словно все ее движения были заранее выверены и взвешены.
— Эй ты, рыжий шакал! Чиледу уедет. Он не боится умереть, но я не хочу его смерти. Слышишь, рыжеголовый грабитель? Если ты убьешь Чиледу, я на твоих глазах перережу себе горло!.. Прощай! — Она оглянулась. — Прощай, Чиледу!
Есугей поджидал ее, опираясь на длинное копье. На его голове тускло поблескивал железный шлем.
— Я думал, ты всего лишь красавица. А у тебя, оказывается, сердце храброго воина.
Она не видела его лица, скрытого сумерками, но по голосу чувствовала, что Есугей усмехается, и этот насмешливый голос был ненавистен ей. Она остановилась в двух шагах от него, прислушиваясь к звукам за своей спиной.
Скорей бы Чиледу уехал. Еще немного — и она не выдержит непосильного напряжения.
Оэлун не заметила, как Есугей поднял копье. Внезапно ударив древком по руке, он вышиб нож. Его сильные, с твердыми ладонями руки стиснули ее, зажали рот. Все это он сделал так стремительно и внезапно, что Оэлун даже не сопротивлялась.
Подняв ее в седло, он что-то крикнул и погнал лошадь в степь. Тут только Оэлун опомнилась. Она билась в его руках, царапалась, кусалась.
Есугей, ругаясь, положил ее поперек седла, стянул ремнем руки за спиной.
Голова Оэлун свесилась к потному брюху лошади, волосы волочились по траве.
Беспомощная, теряя сознание, она, как о высшей милости, молила небо и духов-покровителей о смерти.
Очнулась в постели. Вход в юрту открыт, в него вливается поток яркого света и свежего утреннего воздуха; за порогом мятая трава, на ней висят розовые, малиновые, голубые огоньки росы. Слышны голоса людей, жалобное меканье козленка и скрип повозки. Видно, бежать ей некуда, иначе у юрты была бы стража. А может быть, стража есть…