И Клэр надолго замолчала. Психоаналитик подождал немного, лотом спросил:
— Итак, Дениз позвонила Рори?
— Да. Он был удивлен, но и обрадован. Сказал, наконец-то я взялась за ум. Дениз заехала за мной, сказала Рори, что мы вернемся к ужину, и повезла меня к акушеру. Это оказался молодой человек; очень опытный гинеколог, но основной доход имел от абортов. По-прежнему запрещенные во Франции, они там дороги. После операции мне позволили передохнуть пару часов. Затем в пять часов появилась Дениз, чтобы меня забрать. Доктор дал мне болеутоляющее. Когда мы приехали домой, Дениз сказала Рори, что у портнихи мне стало дурно и что мне нужно отлежаться. Рори уже куда-то убегал, и вникать ему было некогда. Я отправилась в постель, где и провалялась целые сутки. Потом поднялась, и жизнь потекла, — снова кривая усмешка, — по-старому.
— И что вы после всего этого чувствовали?
— Облегчение.
— Не испытывали чувства вины?
— Нет. Только не это. Вовсе нет. Я сделала то, что должна была сделать. Все очень просто. Мысль о ребенке была противна мне, и несравненно больше, чем сам аборт. Я понимала это так: хочу избавиться от некой раковой опухоли, чтобы спасти свою жизнь.
— Почему вы сказали мужу об аборте?
— Из мести. Так я решила покарать его! Он представить себе не мог, — снова кривая усмешка, — что какая-либо женщина может по своей воле избавить себя от его ребенка! Это сильнейший удар по его самолюбию. Вот почему я ему об этом сказала. — Кривая усмешка исчезла, лицо снова приняло неживое выражение. — Я знала, что он никогда мне этого не простит.
— Вам не нужно было прощение?
— Только не его прощение! Я больше не хотела иметь ничего общего с этим человеком.
— Как он воспринял, когда вы ему все рассказали?
— Сначала изумленно уставился на меня. Он был глубоко потрясен, это было очевидно. Никак не ожидал, что я могу проявить столько хладнокровия. Думал, что я по-прежнему влюблена в него, что я не посмею избавиться от ребенка — его ребенка! Потом спросил, почему я так поступила.
— Потому что ненавижу тебя! — сказала тогда Клэр со всей страстью, которую еще сохранила в себе. — Мне ненавистно твое лицо, звук твоего голоса, само твое присутствие! Мне ненавистен звук твоих шагов, твоя самоуверенность и само влюбленность, твоя убежденность в собственном совершенстве! — Глаза Клэр жгли Рори ледяным лучом. — Но так как ничто тебя не изменит, ты не сможешь понять, что эта… операция — так или иначе твоя вина. Ты методично убивал мою любовь, вот почему я убила твое дитя. Ты уничтожил все мои чувства к тебе своим самоупоенным эгоцентризмом! Я презираю тебя за твою лживость, за алчность, за то, что ты нечист на руку, за твои бесконечные измены. Ты пользовался мной; сломал меня, превратил в свою собственность, в… в вещь, чтобы пользоваться, когда и как тебе вздумается. Ты никогда не видел во мне человека, я уж не говорю женщину. Единственное, чего ты от меня когда-либо хотел, это только деньги. Все, теперь я освободилась от тебя! Я избавилась от твоего ребенка и от всего того, что связано с тобой. Рори продолжал смотреть на Клэр; должно быть, он понял, что она дошла до такой стадии, что сделалась недосягаемой для него, невосприимчивой к физической боли, к словесным оскорблениям. Она, как Рори всегда и предполагал, но отказывался в этом сознаться, оказалась более сильной личностью, чем он: мощнее характером, волей и жизненной силой. Можно забить ее до бесчувствия, но при этом дух останется несломленным.