– На этот раз мы шли с комиссаром к командарму очень подавленные, потому что предстояло докладывать о том, что противник все-таки вклинился в нашу оборону. Когда мы зашли в так называемый домик Потапова, я не сразу увидел командующего, он сидел у стола среди других командиров. Увидев, подошел, доложил обстановку. Петров выслушал доклад спокойно, уточнил, куда и насколько продвинулся противник, спросил о потерях. И потом, глубоко вздохнув, сказал: «Немного вклинился… Мы-то думали, что из вашей дивизии уже никого в живых не осталось под таким огнем. А вы еще и фронт держите! Вот это дивизия!» Генерал Петров подошел, обнял и поцеловал меня. Не предусмотрено такое поощрение уставом, но скажу честно, это было для меня равносильно награде.
Конечно же в этих трудных боях поубавилось сил и у самого Петрова, но он понимал, что, несмотря на всю тяжесть обстановки, он все же в какой-то степени одерживает победу над противником. Потому что противник рассчитывал после такой многодневной авиационной и артиллерийской подготовки одним рывком пройти через оборону и овладеть городом. И вот уже на исходе еще один день штурма, а гитлеровцам только едва-едва удалось зацепиться за передний край обороны. Это, несомненно, был успех обороняющихся. И генерал Петров больше чем кто-либо другой понимал это.
Как видел и как оценивал ход боя Манштейн?
«На всем широком кольце крепостного фронта ночью были видны вспышки орудий, а днем облака из пыли и обломков скал, поднимаемые разрывами снарядов и бомб нашей авиации. Поистине фантастическое обрамление грандиозного спектакля! Но сильнее, чем природа этой „железной земли“… сильнее, чем все средства техники, которые использовали наступающие и обороняющиеся, оказалась сила и самоотверженность тех солдат, которые боролись здесь за победу… Здесь дух немецкого солдата, его храбрость, инициатива, самоотверженность боролись против отчаянного сопротивления противника, сила которого заключалась в благоприятной для него местности, в выносливости и невероятной стойкости русского солдата… Эту борьбу, длившуюся беспрерывно около месяца, в самое жаркое время года (уже рано утром температура достигала 50 градусов), невозможно хотя бы приблизительно описать так, чтобы это описание выражало то напряжение сил, с которым сражались как наступающие, так и обороняющиеся».
Эти восторженные и романтически окрашенные записи Манштейна, сделанные гораздо позже, уже после окончания войны, не совсем соответствовали тому настроению, которое в действительности было у него в те дни. 9 июня наступление несколько ослабло и даже приостановилось. Начальник разведки Потапов доложил командующему Петрову: из показаний пленных вытекает, что 132-я и 50-я дивизии немцев понесли такие потери, что наступать не в состоянии, больше трети состава потеряла 24-я дивизия. Общие потери гитлеровцев за два дня боя достигают около 20 тысяч человек. Пленные говорят о том, что Манштейн якобы обращался к Гитлеру с просьбой разрешить ему прекратить штурм Севастополя, что он, Манштейн, считает целесообразным проводить не штурм, а осаду Севастополя. Потапов докладывал об этом обращении Манштейна к Гитлеру лишь предположительно, но то, что у немцев большие потери, – это было абсолютно точно, в тылу противника вереницы машин, полные раненых, двигались к Симферополю.