Когда тетя Кейт появлялась в Аббатстве, я обычно уходила к себе в комнату и оставалась там до тех пор, пока мать сама не приходила уговаривать меня сойти вниз. Я соглашалась только для того, чтобы сделать ей приятное. Я усаживалась у моего окна и смотрела на древнюю церковь Аббатства и монашеский дортуар, который матушка все собиралась превратить в кладовую. Мне вспоминалось, как Хани говорила, что если глухой ночью хорошенько прислушаться, то можно услышать пение монахов, живших здесь когда-то, и вопли тех, кого пытали и вешали на воротах, когда люди короля Генриха явились закрывать монастырь. Она рассказывала мне эти истории, чтобы напугать меня, делая это из ревности, потому что я была родная мамина дочка. Но я отплатила ей сполна, когда узнала, какие слухи ходят о Хани.
— Ты, — сказала я, — незаконнорожденная, и твоя мать была служанка, а отец — убийца монахов.
Это было, конечно, жестоко с моей стороны, потому что ничто другое не могло бы привести Хани в большее расстройство. Ее не так огорчал сам факт рождения вне брака, как то, что она — не родное дитя матушки.
В то время ее первая всепоглощающая любовь сосредоточилась на моей матери.
Такой уж у меня был нрав, что я легко могла вспылить и наговорить множество самых обидных и ранящих вещей, какие только приходили на ум, а потом очень скоро возненавидеть себя за это и стараться изо всех сил загладить свою жестокость. Я с раскаянием говорила Хани:
— Это просто сплетня. Это не правда. И, во всяком случае, ты настолько красива, что, даже если бы твоим отцом был сам дьявол, — неважно, люди все равно любили бы тебя!
Хани не легко прощала: она долго дулась, переживая свои обиды. Она знала, что ее мать была в услужении, а прабабка слыла ведьмой. Но против этого последнего обстоятельства Хани ничего не имела. Это придавало ей особый ореол. Она всегда интересовалась травами и способами их применения.
Хани приехала погостить в Аббатство на время коронационных торжеств. Когда я спросила матушку, вернется ли к тому времени домой отец, ее лицо застыло, как маска, и невозможно было понять, что она чувствовала.
— Он не вернется, — сказала она.
— Ты так в этом уверена?
— Да, — ответила она твердо. — Я уверена.
Мы отправились в Лондон посмотреть на торжественный въезд королевы в свою столицу, где она должна была официально вступить во владение лондонским Тауэром. Мы увидели волнующее зрелище. Она сидела в открытой колеснице, и рядом с ней ехал верхом лорд Роберт Дадли — один из красивейших мужчин, когда-либо виденных мною. Его только что назначили ее шталмейстером, и, как я слышала, они знали друг друга с тех пор, когда оба были узниками Тауэра во время правления Марии, сестры теперешней королевы. Трепеща от волнения, я слушала грохот крепостных пушек и приветственные клики толпы, обращенные к молодой королеве на всем пути следования процессии. Мы заняли очень удобное место у самых ворот Тауэра и смогли хорошо рассмотреть ее, когда она туда въезжала.