Я знала, что запомню это навсегда. Я ненавидела Саймона, но с ужасом думала, что его предал мой муж.
Наступил новый день. Матушка хотела идти в Хэмптон-корт, чтобы упасть к ногам королевы и умолять простить ее мужа.
Саймон Кейсман был еретиком, его пытали, и, насколько я знала, он не отказался от своей веры. Странный человек — в нем было так много злого, а все же моя мать считала его идеальным мужем, и он остался верен своим убеждениям перед лицом смерти.
В день казни ее мужа я напоила матушку маковым соком, и она уснула. Я вышла в сад и взглянула в сторону города. Над рекой плыло облако дыма. В предместье Смитфилд горели костры.
Потом я вернулась и села у постели матери, чтобы утешить ее, когда она проснется.
Прошел год с тех пор, как Саймона Кейсмана сожгли как еретика. Казалось, матушка состарилась на десять лет. Кейсман-корт возвратили его законной владелице — мне, жене доброго католика, не поддержавшего правление еретиков, возродившего Аббатство.
Я не стала говорить матушке, что дом отдали мне. Ее горе было слишком велико, чтобы она могла думать о таких вещах. Она продолжала жить в печальном и опустевшем поместье.
Часто приезжал Руперт. Он предложил свою помощь в организации работ в Кейсман-корте. Я часто виделась с ним, а его нежность к моей матери глубоко трогала меня.
Я любила Руперта. Это не было пылкой страстью — просто прочной и нежной привязанностью. С тех пор как Бруно предал Саймона Кейсмана, я испытывала к нему отвращение. Он знал об этом и ненавидел меня. Хани была права, когда говорила, что моему мужу необходимо постоянное восхищение. Я бы даже сказала, обожание.
Несмотря на потрясение, вызванное смертью Саймона Кейсмана, привязанность Кэтрин к отцу усилилась. Они часто бывали вместе, и я уверена, что Бруно получал удовольствие, настраивая ее против меня. Я страдала от того, что годы, прожитые с Кэтрин в любви и преданности, так легко перечеркнуты. Но Бруно одурманил ее, как до нее многих других. И Бог свидетель, я могла это понять. Разве не была я сама когда-то, как и другие, очарована им?
Хани с удовлетворением, которое не могло меня не тревожить, следила за тем, как растет привязанность Кэтрин к отцу и как моя дочь отдаляется от меня.
Настали мрачные времена, но никогда прежде не было такого несогласия в моей семье.
Все больше времени я проводила в моем старом доме, где матушка всегда радовалась моему приходу. Руперт частенько приезжал туда, и мы подолгу сидели втроем, находя утешение в беседах о прошлом.
Это был жуткий год. Я помню тот страшный мартовский день, когда архиепископа Кранмера сожгли перед колледжем Бейлиол в Оксфорде. Говорили, что сначала он протянул в пламя правую руку, ибо ею подписал свое отречение от веры.