Потом молодые супруги уехали. Последние мили своего путешествия они провели верхом на ловких горских пони.
За каждым поворотом горной тропинки окружающий пейзаж становился все ярче, все красивее. И Ориссе казалось, что она вступает в райские кущи.
— У меня есть муж… я обрела любовь… отныне мы вместе! — шептала она, и ее сердце переполнялось счастьем. Неужели этот человек, ехавший с ней бок о бок, ее муж!
И вот услышав на веранде его шаги, она вся встрепенулась, потянувшись к нему каждой клеточкой своего тела.
Он приблизился к ней.
— Это так прекрасно, так невероятно и так чудесно, — тихо промолвила она.
— Именно это я и подумал, — откликнулся он, — когда впервые увидел тебя.
Обернувшись, она взглянула на него, и от выражения его глаз у нее перехватило дыхание.
— Ты презирал меня! — напомнила она. — Я видела… На твоем лице ясно читалось презрение.
— Ничто не помешало мне видеть, как ты прекрасна, — возразил он, — и поэтому мне было очень больно от того, что, как я думал, ты вовлечена в пошленькую интрижку.
— И все же ты… поцеловал меня в ту ночь… на корабле.
— Я не сдержался, — ответил он. — Не смог. Ты была так восхитительно прекрасна, когда обратила свой взор к звездам. И тогда, как ты помнишь, Орисса, произошло нечто такое, что навек останется и с тобой и со мной.
— Я не знала… что поцелуй может быть… таким.
— И я не знал. Позже, когда я понял, что души наши неразделимы, ты меня сводила с ума. Я ревновал. Если бы ты только знала, как мучила меня мысль об этом муже в Ост-Индской компании!
Орисса негромко рассмеялась и дотронулась своими трепещущими пальцами до его руки.
— А… теперь? — спросила она, глядя ему в глаза.
Ответить он не успел. Позади них раздался голос слуги:
— Ужин подан, мэм-саиб.
Рука об руку они вошли в столовую.
Обслуживали их только двое слуг, а ужин состоял из любимых блюд Ориссы: форель из рек, струящихся с ледников, обжигающе пряное тушеное мясо с многочисленными чашечками ярких приправ, а также фрукты, снятые с деревьев этим утром.
Ужин закончился поздно, но и в темноте они еще долго беседовали.
Огонь свечей мерцал на ожерелье Ориссы и зажигал искорки в ее волосах, которые она, словно индианка, украсила веточкой благоухающей туберозы.
Было восхитительно сознавать, что их души пребывают в таком согласии, что мысли одного откликаются на мысли другого и что вместе они могут обсуждать все, что угодно.
Но случались и моменты тишины, тишины, наполненной огромным смыслом, когда их сердца незримо говорили друг с другом, не нуждаясь ни в каких словах.
Наконец Майрон отодвинул стул и, обняв Ориссу за плечи, вновь повел ее на веранду.