Люсия отворила низкую дверь, и Маркиз понял, что находится на чердаке здания, бывшего когда-то дворцом.
Чуть пригнувшись, он вошел.
Они оказались в большой мансарде, которую художник облюбовал из-за прекрасного дневного освещения.
Глаза маркиза задержались на дальнем конце комнаты, где стояла низкая кровать. На кровати лежал человек.
Чуть вскрикнув, Люсия подбежала к кровати и упала на колени подле отца. Маркиз услышал:
— Папенька! Папенька! Проснитесь! Я привела к вам маркиза Винчкомба!
Ответ последовал не сразу, и маркиз уже забеспокоился, вдруг отец Люсии все-гаки умер.
Подойдя к кровати, маркиз увидел на ней человека некогда весьма привлекательного, но сейчас изнуренного болезнью и голодом. И все же широкий лоб мужчины, откинутые назад седеющие волосы и белая кожа выдавали в нем англичанина, настоящего джентльмена.
Маркиз и Люсия ждали. Бернар Бомон открыл сильно запавшие глаза, под которыми боль и лишения заложили глубокие тени.
Однако бледные губы сложились в слабую улыбку, и он тихо произнес:
— Это… весьма… великодушно… ваша светлость…
— Я сожалею о вашей болезни, — сказал маркиз, — но ваша дочь сказала мне, что у вас есть картины на продажу.
— Надеюсь… там еще… осталось… несколько штук.
Бернар Бомон закрыл глаза, словно разговор уже утомил его. Люсия встала с колен.
— Он очень слаб, — негромко пояснила она маркизу, — но я рада, что он узнал вас.
Она отошла от постели, и маркиз оглядел мансарду.
Она была пуста, если не считать мольберта, простого деревянного стола в центре комнаты и двух стульев, скрепленных бечевкой.
В одном из углов комнаты маркиз заметил ширму и решил, что за ней скрывается кушетка, на которой спит Люсия.
Девушка подошла к ширме и указала на груду сложенных там полотен.
Почувствовав удивление маркиза, она объяснила:
— Полуденное солнце такое яркое… я боюсь, что картины выгорят.
С этими словами она приподняла одно из самых больших полотен, подошла к маркизу, развернула картину лицом к нему и водрузила ее на мольберт.
Маркиз вглядывался в полотно, подсознательно готовясь узнать обычную любительскую мазню, яркую и небрежно наляпанную картинку из венецианской жизни.
Впрочем, возможен еще худший вариант — картина могла оказаться весьма посредственной копией великих полотен Каналетто, Гарди или Пьяццетта, одной из многочисленных и откровенно неудачных репродукций.
Но сейчас маркиз увидел нечто необычное и настолько оригинальное, что поначалу даже растерялся.
Не говоря ни слова, Люсия вытащила еще одну картину и установила ее на полу у мольберта, потом водрузила еще две на стулья, а оставшиеся прислонила к ножкам стола.