В этот момент он почувствовал, как в его руке сжались тонкие пальцы, и понял, что Сэмеле небезразличен ответ, который он даст Хигсону.
Бакхерст знал, что она напряжена не потому, что опасалась баронессы или ревновала к ней — до его жены не дошли светские пересуды. Но гостья пожаловала не вовремя, тогда, когда они собирались побыть вместе, чего Сэмела с таким нетерпением ждала — ведь он впервые сошел вниз!
Он был уверен, что, если пойдет к баронессе, Сэмела почувствует себя одинокой и забытой, как ребенок, которого обещали сводить на пантомиму и в последний момент разочаровали, не выполнив обещания.
Размышляя об этом, Бакхерст вдруг понял, и это показалось ему прямо-таки невероятным, что у него сейчас нет ни малейшего желания видеть баронессу.
У него возникло такое чувство, словно она является чужеродным телом для этого дома, для орхидей, для солнечных лучей и, конечно, для Сэмелы.
С минуту он не мог поверить, что чувствует именно это, но затем окончательно уверился, что не может принять женщину, в страстных объятиях которой совсем недавно буквально сгорал, что вовсе не желает ее видеть.
Хигсон ждал его решения, ждала его и Сэмела, и хотя в его мозгу промелькнули десятки мыслей, для ответа ему потребовалось не более нескольких секунд:
— Передай мои извинения, Хигсон, и скажи, что, к сожалению, доктор строго предписал мне не принимать гостей в течение нескольких дней.
Говоря это, он знал, что у Сэмелы снова появились ямочки на щеках, а в глазах засияло солнце.
Он, кроме того, почувствовал, как расслабились ее пальцы в его руке и, казалось, она готова запрыгать от счастья — он остается!
— Слушаюсь, ваша светлость, — почтительно сказал Хигсон и повернул к дому.
— А теперь я хочу показать вам другие орхидеи, — будто их не прерывали, предложила Сэмела, — тоже очень симпатичные, но не такие прелестные, как… названные в мою… честь.
И она провела герцога вокруг фонтана, где располагались не менее экзотические растения. Потом Сэмела твердо заявила, что они погуляли достаточно и пора возвращаться домой.
Он не стал спорить, так как, к удивлению, почувствовал, что еле стоит, и когда они вернулись к уютному креслу у окна, Бакхерст с облегчением уселся в него.
Сэмела не стала задавать никаких вопросов, а лишь прошла к подносу, на котором в ведерке со льдом стояло шампанское и вернулась с полным бокалом в руке.
Хигсон уже объяснял ей: в те дни, когда герцог был в своей резиденции, в каждой комнате, куда он мог зайти, было приготовлено шампанское.
— Дело не в том, что его светлость любит выпить, — объяснил дворецкий, — он пьет не более одного бокала в день в отличие от некоторых гостей, которые бывают здесь. Просто этого требует гостеприимство, традиционное для Бакхерст-парка, ваша светлость, как и для других поместий, которыми владеет герцог.