Затем он вспомнил о том, что разум у Сэмелы отнюдь не детский, и поскольку иногда ему казалось, что она читает его мысли, он велел себе быть крайне, крайне осторожным, чтобы не задеть ее никоим образом.
Он понимал, что это означало бы втоптать в грязь его звездоподобные орхидеи, и он снова вспомнил о солнечных бликах в ее волосах и прозрачности ее кожи.
Скорее всего она упала к нему на подоконник прямо с небес или с одной из мерцающих звезд.
И в этот миг до него дошло, что поцеловать ее, дотронуться до нее и обучить ее науке любви — это совсем не то, чем он занимался прежде с другими женщинами.
Ведь, как он с изумлением понял, ему никогда не приходилось заниматься любовью с целомудренной девушкой. Как только ему взбрело в голову потребовать от сестер, чтобы его невеста была невинной?
Ему даже нечего было спрашивать Сэмелу, целовал ли ее когда-нибудь мужчина.
Она вся дышала чистотой, и эта чистота, отражавшаяся на ее лице, когда она молилась возле его кровати, исходила не только из ее помыслов, но из самой глубины души.
А душа была чем-то таким, о чем герцог даже не помышлял с детских лет, когда дважды в день должен был посещать часовню. А затем он выбросил это из головы как нечто сомнительное, существование которого невозможно доказать.
Но теперь он решил, что душа Сэмелы — реальность и что он обязан оберегать ее так же, как и ее плоть. Это его долг, потому что она принадлежит ему.
Когда он предавался этим размышлениям, сидя в уютном кресле, его мысли как будто передались Сэмеле; она подняла голову, и когда их взгляды встретились, ни он, ни она уже были не в силах отвести глаз друг от друга.
К тому времени, когда они пили чай с разнообразными пирожными — творением рук виртуоза шеф-повара, — украшенными вишнями и розетками в виде фиалок, герцог почувствовал, что устал.
Он наслаждался не только чаем, но и тем, как Сэмела ахала при виде пирожных и крошечных сэндвичей-канапе, которые поглощала с аппетитом ребенка, пришедшего на праздник.
— Мама рассказывала мне, что люди, живущие в роскоши, едят нечто подобное, но мы не могли себе этого позволить.
— А что же вы ели?
— Ну, бутерброды, мед, который мы получали со своей пасеки, летом — джем из фруктов нашего сада, который часто бывал горьким, — мы не имели возможности покупать достаточное количество сахара.
— А как получилось, что вы дошли до такой бедности? — с некоторым скепсисом спросил герцог.
— Папа часто задавал себе этот самый вопрос. Прежде всего виновата война и наступившая после нее разруха: у фермеров не стало денег, молодые люди ушли на войну и некому было должным образом обрабатывать землю и, следовательно, фермеры не могли выплачивать ренту.