— А как я разыщу тебя?
— Ты этого хочешь?
— Да.
— Очень просто. Позвони, — спроси Элли. Или Леку. Это все, она назвала номер, — я.
— А я — Дрон.
— Наконец-то познакомились.
— И подружились.
— Не расстраивайся, Дрон,я сама расстроена. Может, это ненадолго…
— Ага.
— Выпьем кофе?
— Да. И — кальвадоса.
— Хочешь остаться здесь?
— Без тебя? Нет.
— Тогда обойдешься кофе. Ты уже прилично выпил сегодня. Еще машину вести.
— Машину?
— Ну да. Не пешком же ты в город пойдешь. Возьмешь «мере».
— Может, попуткой?
— Зачем? Оставишь у горсовета. Я попрошу, утром заберут. Знаешь, возьми кальвадос с собой.
— Зачем?
— Выпьешь дома. Роняя в стакан слезу. Скупую мужскую.
Лека обняла меня, поцеловала.
— Ну, езжай. А я поплачу.
— Лека?
— Что?
— Возвращайся скорее.
— Ага.
— До встречи.
— Пока. Езжай. На пропускные я позвоню.
«Мере» сорвался с места. Фигурка девушки уменьшилась и пропала за поворотом.
Я гнал машину как ненормальный. Любовь с первого взгляда… А какая она бывает еще?.. Оставив машину у горсовета, пошел домой пешком. Через центр. Похоже, я не оставил без внимания ни одного питейного заведения, работавшего в этот час в городке. И брел в свою хижину уже глубокой ночью, держа в одной руке початую бутылку кальвадоса и время от времени к ней прикладываясь, закусывая, чем Бог послал: алычой, сливами и, видимо, листьями с придорожных деревьев.
Машину я заметил сразу и инстинктивно отступил к краю улицы, в деревья, в тень. Она остановилась метрах в десяти. Фары погасли, открылась дверца, в салоне зажегся свет. Пассажир сказал несколько слов водителю, вышел и скрылся в доме.
Завелся мотор, машина проехала в полуметре от меня, свернула за угол и исчезла.
Протрезвел я разом. Водителем был Кузьмич. В неизменной белой сорочке, но без погон. Пассажира я тоже узнал. Рука у него была на перевязи и прострелил ее не кто иной, как я. Три вечера назад. Или — три года?..
До своего сарайчика я так и не добрался. Перепутал улочки, вышел к морю. И уснул на куче морской травы, под мерные вздохи волн, под мерцающим южным небом.
Во сне я видел Леку.
Похоже, я опьянел. И пока челюсти работают автоматически, память и воображение, как две дикие кошки, гуляют сами по себе. Или нет: память — это, скорее, дом, куда мы возвращаемся, когда нам невесело. Вернее даже, совсем грустно.
Ну а воображение почему-то считают лошадью. С крыльями. Пегасом, значит.
Интересно, кто первый придумал такой символ? Я-то полагаю, сначала вместо лошади был осел. Тощий и жалкий: потому что жевал бумагу вместо положенного овса. Ну а до лошади его повысили уже потом. И крылья приделали. По политическим соображениям.