– Конечно, жалею, – сказал я.
– Почему?
– Потому что я озабочен благосостоянием окружающих меня людей. Эти мальчики – дети, а их мир так некрасив и мелок.
– Подожди. Подожди. Как ты можешь говорить, что их мир некрасив и мелок? – сказал дон Хуан, передразнивая мое выражение. – Ты думаешь, что твой мир лучше, не так ли?
Я сказал, что так и думаю, и он спросил меня, почему. И я сказал ему, что по сравнению с миром этих детей мой мир бесконечно более разнообразен и богат развлечениями и возможностями для личного удовлетворения и развития. Смех дона Хуана был искренним и дружеским. Он сказал, что я неосторожен с тем, что я говорю, что у меня нет возможности измерить богатство и возможности мира этих детей.
Я подумал, что Хуан просто упрямится. Я действительно думал, что он становится на противоположную точку зрения просто для того, чтобы раздражать меня. Я искренне верил, что у этих детей нет ни малейшего шанса для интеллектуального роста.
Я еще некоторое время отстаивал свою точку зрения, а затем дон Хуан спокойно спросил меня:
– Разве ты не говорил мне однажды, что по твоему мнению величайшим достижением для человека будет стать человеком знания?
Я говорил так и повторил вновь, что, по-моему, стать человеком знания – это одно из величайших интеллектуальных достижений.
– Так ты думаешь, что твой очень богатый мир когда-нибудь поможет тебе стать человеком знания? – спросил дон Хуан с легким сарказмом.
Я не ответил, и тогда он задал тот же вопрос другими словами – оборот, который я всегда применял к нему, когда считал, что он не понимает.
– Другими словами, – сказал он, широко улыбаясь и очевидно видя, что я осознаю его игру, – могут ли твоя свобода и твои возможности помочь тебе стать человеком знания?
– Нет, – сказал я с ударением.
– Тогда как же ты можешь чувствовать жалость к этим детям? – спросил он серьезно. – любой из них может стать человеком знания. Все люди знания, которых я знаю, были детьми, подобными тем, которых ты видел, подъедающими объедки и вылизывающими столики.
Аргумент дона Хуана дал мне неприятное ощущение. Я не чувствовал жалости к этим обделенным привелегиями детям оттого, что им не хватает пищи, но жалел их за то, что по моим расчетам мир уже приговорил их к интеллектуальной неадекватности. И, однако же, по расчетам дона Хуана, каждый из них мог достичь того, что я считал вершиной человеческих интеллектуальных достижений – стать человеком знания. Мои причины к тому, чтобы жалеть их, были необоснованы. Дон Хуан точно поддел меня.
– Может быть, ты и прав, – сказал я. – но как можно избежать желания, искреннего желания помочь окружающим тебя людям?