Я испугался этому и возразил, что я хотел только знать, на что смерть ему казалась похожей; я подчеркнул, что интересовался его мнением о смерти в обычном смысле, но не стремился знать о подробностях чьей-нибудь личной смерти, особенно моей собственной.
– Я не могу говорить о смерти без личных терминов, – сказал он. – Ты хотел, чтобы я рассказал тебе о смерти. Хорошо! Тогда не бойся услышать о своей собственной смерти.
Я признался, что я был слишком нервным, чтобы говорить об этом. Я сказал, что я хотел поговорить о смерти в обычных выражениях, в которых он говорил сам, когда рассказывал мне однажды о смерти своего сына евлалио, говоря, что жизнь и смерть смешиваются подобно туману в кристаллах.
– Я говорил, что жизнь моего сына расширилась во время его личной смерти, – сказал он. – Я не говорил о смерти вообще, но о смерти моего сына. Смерть, чем бы она ни была, заставила его жизнь расшириться.
Я определенно хотел направить разговор вне области подробностей и упомянул, что я прочитал мнения людей, которые были мертвыми несколько минут и оживлены благодаря медицинской технике. Во всех случаях люди утверждали, что не могли припомнить ничего вообще; что умирание было просто ощущением затемнения сознания.
– Это вполне понятно, – сказал он. – Смерть имеет две стадии. Первая – это затемнение. Это бессмысленная стадия, очень похожая на первое действие мескалито, в которой переживается легкость, заставляющая чувствовать счастье, полное, и то, что все в мире спокойно. Но это только поверхностное состояние; оно вскоре исчезает, и человек входит в новую область, область жестокости и силы. Эта вторая стадия является действительной встречей с мескалито. Смерть очень сильно походит на это. Первая стадия является поверхностным затемнением сознания. Вторая, однако, – это действительно стадия, где каждый встречается со смертью; это недолгий момент, после первого затемнения, когда мы находим, что мы являемся, как-то, снова сами собой. И тогда смерть разбивает нас со спокойной яростью, пока она не растворяет нашу жизнь в ничто.
– Как ты можешь быть уверен, что говоришь о смерти?
– Я имею своего олли. Дымок показал мне безошибочно мою смерть с большой ясностью. Вот почему я могу говорить только о личной смерти.
Слова дона Хуана вызвали во мне глубокое опасение и драматическую двойственность. У меня было чувство, что он собирался описать неприкрытые, банальные детали моей смерти и сказать мне, как или когда я должен умереть. Простая мысль узнать это вызвала во мне отчаяние и в то же время возбудила мое любопытство. Конечно, я мог спросить его описать его собственную смерть, но я чувствовал, что такая просьба была бы несколько грубой, и я автоматически исключил ее.