– Нет. Это что-то, что имело место очень давно, – сказал он.
Я засмеялся, потому что я был уверен, что дон Хуан играет со мной какую-то игру. Я почувствовал озорство. У меня было ощущение приподнятого настроения при мысли, что я могу дурачить дона Хуана, который, как я был убежден, знал так же мало, как и я, о подозреваемом обещании. Я был уверен, что он ловил рыбу в темноте и пытался импровизировать. Мысль потакать ему доставляла мне удовольствие.
– Было ли оно чем-то, что я обещал моему дедушке?
– Нет, – сказал он, и глаза его заблестели. – Также не то, что ты обещал своей бабушке.
Смешная интонация, которую он придал слову «бабушка», заставила меня засмеяться. Я подумал, что дон Хуан ставил мне ловушку, но я хотел играть игру до конца. Я начал перечислять всех возможных людей, кому я мог бы обещать что-нибудь очень важное. О каждом он сказал нет. Затем он перевел разговор к моему детству.
– Почему твое детство было печальным? – спросил он с серьезным выражением.
Я сказал ему, что мое детство в действительности было не печальным, но, может быть, немного трудным.
– Каждое ощущение – это путь, – сказал он, посмотрев на меня снова. – я также был очень несчастлив и боязлив, когда я был ребенком. Трудно быть индейским ребенком, очень трудно. Но память о том времени не имеет больше значения для меня, раньше было трудно. Я перестал думать о трудности моей жизни как раз перед тем, как я научился видеть.
– Я также не думаю о своем детстве, – сказал я.
– Тогда почему это делает тебя печальным? Почему ты хочешь плакать?
– Я не знаю. Возможно, когдя я думаю о себе, как о ребенке, я чувствую жалость к себе и ко всем близким людям. Я чувствую себя беспомощным и печальным.
Он пристально посмотрел на меня, и снова в области живота я отметил необычайное ощущение двух рук, схимающих его. Я отвел свои глаза, а затем быстро взглянул назад на него. Он смотрел в пространство мимо меня; его глаза были затуманены, без фокуса.
– Это было обещанием твоего детства, – сказал он после короткого молчания.
– Что я обещал?
Он не отвечал. Его глаза были закрыты. Я невольно улыбнулся; я знал, что он чувствовал свой путь в темноте; однако, я несколько потерял свое первоначальное стремление шутить с ним.
– Я был тощим ребенком, – продолжал он, – и я всегда боялся.
– Таким же был я, – сказал я.
– То, что я помню больше всего, это ужас и печаль, которые я чувствовал, когда мексиканские солдаты убили мою мать, – сказал он тихо, как будто его память была еще мучительной. – она была бедной и покорной индианкой. Может быть, это было лучше, что ее жизнь была кончена тогда. Я хотел быть убитым с ней, потому что я был ребенком. Но солдаты поймали и избили меня. Когда я бросился на тело моей матери, они ударили меня по рукам хлыстом и разбили пальцы. Я не чувствовал никакой боли, но я не мог хватать больше, а затем они оттащили меня.