Сегодня наша тройка – Салавди, Сапарби и я – обсуждала хакимов – начальников. Чеченцы терпеть не могут начальников своей крови. Попасть на работу каждый старается туда, где руководитель «русскоязычный». С ним можно поругаться и помириться, с чеченцем это обычно заходит далеко. Русский «хаким» знает, что вверенное ему хозяйство – не совсем его собственность, а чеченский этого не знает и знать не желает. Приказ о своем назначении он воспринимает как жалованную грамоту. Конечно, где-то наверху, в министерстве, райкоме, обкоме сидят «компаньоны», с которыми он должен делиться, но на самом предприятии владелец – он. Чеченский начальник ревностно следит за тем, как воруют его рабочие и служащие и при этом, в отличии от русского, считает, что воруют лично у него, а не у государства. Русский начальник не ревнивый – ворует сам и дает воровать другим. Чеченский хаким хочет воровать только сам, а остальным милостиво выделять что-нибудь на пропитание. Русский может без особых проволочек подписать заявление, что-то выписать рабочему и не будет об этом вечно помнить, чеченский – если и выпишет, обставит это так, что ты будешь обязан ему по гроб. Чеченец набирает на работу родственников. Поскольку воровство – в природе людей, пусть воруют свои. Превосходит обоих начальник-ингуш. После него и его родственников предприятие обычно ликвидируется, так как на нем уже нечего делать – унесено все, вплоть до гипсового бюста вождя мирового пролетариата.
При описании народа, тем более, народа, который полтора века пребывал под прессом, сталкиваешься со множеством противоречий. Чеченское общество – как бы волосы на голове. Проведешь по ним расческой вверх – они торчат в разные стороны, вниз – ложатся гладко. Вот и думаешь, как тут быть: взъерошивать или приглаживать.
Сегодня стояли на улице и политиканствовали. Руслан, муж ингушки Шуры, сказал, что у Дудаева есть секретное оружие. Еще Дудаев будто бы заявил, что возьмет Владикавказ, а затем и Ставрополь. Алахмад привел чеченскую притчу. В очень холодный день стоял на базаре один человек в рубище и трясся от мороза. На худом бешмете у него торчал кремниевый пистолет. Кто-то спросил: «Зачем таскаешь его с собой? Тот ответил: „Чтобы выстрелить в свой самый трудный день!“ Спрашивавший посмотрел, как герой трясется от холода, и воскликнул: „Так стреляй же!“.
Все бегут. Убежали и мои соседи. Шура, приехавшая с мужем, снова уехала. Даже Сапарби и Салавди исчезли куда-то. Упорней стали слухи, что у Дудаева есть атомная бомба. Вчера зашла Екатерина Георгиевна, очень взволнованная, напуганная, советовала бросить все и бежать. Они с дедом собрались, но не знают куда. Поселок мертв. Еще больше стало собак. Впечатление такое, что Грозный уже полностью принадлежит им – Собачий град. Вычитал у Салтыкова – Щедрина: «Все тихо, все мертво: на сцену выступают собаки.» Странно в целом поселке проснуться одному, во всяком случае, без близких соседей со всех сторон. Не думал, что Салавди, Сапарби – «старые фронтовики», как мы себя называли, удерут.