Распластанного на земле человека палачи хлестали с двух сторон по голой кровавой спине плетями. Тот извивался и плакал по-бабьи, с визгливым истошным воем, стараясь вырваться из-под помощников палача, сидевших у него на ногах и на голове.
— Глупый мужик-то: кричит, только силу теряет, — заметил один из зевак. — Что больше терпеть, то легче.
— Аль ты сам испытал? — спросил кто-то, стоявший рядом со Стенькой.
— Кто нынче в Москве не битый? — ответил третий.
— Плети — не кнут, — заговорили в толпе, — с плетей не помрешь. Что реветь-то белугой!
В тот же миг недалеко в стороне раздался словно звериный рев, заглушивший визгливые крики. И вся толпа потянулась на крик, к более страшному зрелищу. Стенька двинулся вместе с другими, и сквозь расступившуюся и поредевшую толпу он увидел картину, подобную той, какую живописец изобразил в притворе черкасской церкви, где были написаны посмертные муки грешных казацких душ: хвостатые черти хлестали закованных и привязанных к столбам грешников длинными, извивающимися кнутами…
С сапожками в руках, растерянный, стоял Стенька, глядя, как палач с тяжким кряканьем обрушивал на спину жертвы кровавый кнут…
Какой-то старик невдалеке от Степана сидел на телеге. Казак заметил, что старик пристально смотрит ему в лицо.
— Ты, видно, впервой на муки глядишь? — обратился старик к Степану.
Степан оглянулся с безмолвным вопросом. Вдруг понял, что на лице его отразилась жалость, и застыдился ее.
— Вишь, сердце в тебе не зачерствело: боль за другого чуешь. Округ-то народ как на свадьбу смотрит, — пояснил старик.
— А сам ты? — спросил Степан.
— Сына казнить сейчас учнут… А я, вишь, с телегой. После кнута пешки не пойдешь!..
Старик вдруг громко хлебнул воздух, губы его искривились, и он рукавом торопливо вытер слезу.
В это время помощники палача взялись за нового преступника — здорового, рослого парня с кудрявыми волосами. Стыдясь толпы, он едва взглянул на людей и опять опустил глубоко запавшие, обведенные синяками веки; красивое лицо его исказилось испугом.
Помощники палача привязывали его к столбу деловито, не торопясь, как лошадь в кузне.
Старик на телеге отчаянно закрестился.
— Петрунька, Петрунька, — шептал он. — Дай, господи, легкую боль!..
Подьячий возле столба стал читать приговор. Парень был пойман на грабеже подвыпившего попа, когда в пасху тот после праздничного обхода дворов по приходу возвращался домой с пасхальными приношениями. Парня схватили на месте прохожие стрельцы.
В толпе пошутили:
— Ты б, дурак, угостил стрельцов куличами — они бы тебя и пустили!