– Ты что, ошалел! – возмущению Лилечки не было предела. – Темнотой решил воспользоваться, да? А ведь обещал потерпеть до Отчины!
Никогда еще публичная пощечина, даже нанесенная тирану, не вызывала такого восторга в обществе. Все наперебой поздравляли недотрогу Лилечку и шутливо бранили ловеласа Левку.
– Ой, как жарко! – промолвила девушка. – И темно! А мне недавно такой страшный сон приснился! Представляете, когда мы спали, из мрачной пещеры высунулось какое-то чудовище и хотело всех нас проглотить. Даже не проглотить, а всосать, как кит всасывает мелких рачков. Мы чуть не погибли! Кончилось все тем, что Зяблик, такой молодец, спас нас.
– Это я только во сне молодец, – с плохо скрываемым торжеством молвил Зяблик. – Ты лучше скажи, что в это время Левка делал?
– Ой, даже стыдно говорить. – Можно было побиться об заклад, что Лилечка зарделась, как майская роза.
– Наверное, залез на тебя, кобель, – голосом, исполненным праведного гнева, сказала Верка. – И даже сапоги скинул, чтоб не мешали.
– Ага… А вы откуда знаете? – Лилечка была потрясена.
– От верблюда! Видела я все это собственными глазами. Мы в ту передрягу не во сне угодили, а в самой натуральной реальности, будь она неладна. Тварь, про которую ты говорила, Зяблик действительно укокошил, хотя вреда от этого потом получилось больше, чем пользы. А Левка на тебя лег не блуд свой тешить. Он тебя своим телом прикрывал. Ведь ты как бревно была и ничего не соображала. Не лупить его за это надо, а лобызать куда ни попадя.
Узнала Лилечка и все остальные новости, миновавшие ее затуманенное сознание, – и про внезапное облысение Левки, и про противоестественную страсть Верки к поэту Есенину, и про страдания полиглота Смыкова, и про кирквудовский янтарь, едва не погубивший или, наоборот, едва не обессмертивший их, и про вынужденное бегство в мир варнаков.
А когда растроганная Лилечка принялась благодарить Цыпфа, судя по звукам, чмокая его в лысину, Верка и Зяблик приступили с расспросами к Смыкову, чей праведный гнев уже утих.
Оказывается, все это время он даже и не подозревал, что утратил способность общаться на родном языке. В его понимании все случилось как раз наоборот – это ватага по неизвестной причине вдруг перестала понимать его ясные слова и стала нести всякую околесицу.
Сопоставив этот печальный факт с Левкиной скоротечной плешивостью, волчьим взглядом Зяблика, лунатизмом Лилечки и Веркиной почесухой, Смыков решил, что вся ватага, за исключением его, тронулась умом. Поэтому он и вел себя столь смиренно – ничего никому не доказывал, со всеми соглашался и даже послушно повторял за Зябликом всякие дурацкие слова, которые тот ему втолковывал.