— Верная паства отдает дань уважения своему пастырю! — картинно воздев руки к потолку, прокомментировал очередной вечерний визит Серегин. — Ирина, у вас старухи наравне с мужиками пьют!
— Вкалывали тоже вровень, а после войны поболе иных мужиков работали. Колхоз на своих плечах вытащили.
Алкоголь развязал жене Василия язык. До сих пор молчаливая, она преобразилась. Слова вылетали из нее, как пули из ствола скорострельного пулемета.
— Народ с тоски пьет, от безысходности! — говорила Ирина. С раскрасневшимся лицом она походила на румяную от мороза московскую красавицу с картины Кустодиева. — Деревня развалилась. Детям в город стариков забрать некуда, половина по малосемейным общежитиям без квартир мается. Заводы останавливаются, зарплату задерживают месяцами, а на земле молодые работать разучились. Сидят сиднем в городе и возвращаться не хотят! — Хозяйка пристукнула ладошкой по столу. — Наливай, Коля! Гулять так гулять!
«Сдают нервы, — подумал Святой. — Муж-инвалид — нелегкая ноша!»
— Бога люди забыли! — чуть не кричала жена Василия. — Нет в них ни страха, ни совести. Как можно калеку ногами бить?!
Испугавшись, что сказала лишнее, она прикрыла рот рукой и с опаской посмотрела на мужа.
Минутная пауза повисла над столом.
Первым подал голос Серегин:
— Кто бил? Местный барыга?
По тону вопроса можно было понять: он хоть сейчас готов свернуть голову обидчику.
— За что?
Под Голубевым скрипнул стул.
— Налей мне, Ирина! — попросил Василий.
— Не надо…
— Налей пятьдесят грамм! — грохнул он кулаком по столу.
От удара бывшего спецназовца посуда на столе подпрыгнула и жалобно звякнула.
Не прикасаясь к наполненной рюмке. Голубев с потемневшими глазами ответил:
— У нас в деревне таких уродов нет!
— Выкладывай начистоту! Щипцами из тебя вытягивать, что ли?! — выкрикнул Серегин.
Бывший гренадер конца двадцатого столетия, не пасовавший перед самыми тяжелыми испытаниями, бессильно опустил голову.
— Городские… На мотоциклах приезжали! Ногами Васю били! Дом и церковь обещали сжечь! — плача, говорила Ирина.
— Подожди! Свастику на стене у входа в церковь они намалевали? — догадался Святой. — Объясни, сержант, за что?
Хмель прошел. Услышанное не укладывалось в голове.
Поднять руку на инвалида? Но здесь же не зона межнационального конфликта, где нет места «химере, называемой совестью». Тихая, ветшающая деревня, населенная несчастными стариками.
Голубев продолжал хранить молчание. Не такой он был человек, чтобы плакаться, пусть даже и друзьям.
Вместо него говорила жена:
— На мотоциклах приехали. Все в черном с ног до головы: куртки, шлемы, штаны. Вася с дедом Петей у церкви были, размеры под новую дверь снимали. Один спросил: