От воздуха, жары и легкого белого вина они раскраснелись, их смущало то, что они вместе, они чувствовали себя неловко и молчали.
Но после кофе на них внезапно напала веселость. И, переправившись на противоположный берег, они пошли вдоль Сены к деревне Ла Фретт.
Вдруг он спросил.
— Как вас зовут?
— Луиза.
Он повторил:
— Луиза.
И больше ничего не сказал.
Река, образовав большую излучину, подступала к ряду белых домиков, отражавшихся в воде вверх ногами. Девушка рвала ромашки, набрала целый сноп полевых цветов, а он пел во все горло и резвился, как жеребенок, выпущенный на волю.
Слева от них вдоль реки тянулся косогор, засаженный виноградниками. Вдруг Франсуа остановился, остолбенев от изумления.
— О! — вырвалось у него. — Посмотрите!
Виноградники кончились, и теперь весь берег покрывали заросли цветущей сирени. Это был сплошной лиловый лес, громадный ковер, разостланный по земле, на два-три километра, вплоть до самой деревни.
Она остановилась, тоже пораженная, взволнованная.
— Ах, как красиво! — пролепетала она.
И они бегом пустились прямо по полю к этому чудесному холму, ежегодно снабжающему Париж сиренью, которую цветочницы развозят в тележках по всему городу.
Под кустами вилась узкая тропка. Они пошли по ней и, набредя на полянку, сели.
Над ними кружились рои мошек, наполняя воздух тонким непрерывным жужжанием. Солнце, яркое солнце, какое сияет в безветренные дни, заливало длинный цветущий склон, и сиреневая роща дышала — от нее шел одуряющий аромат, благоуханное дуновение.
Вдали в церкви звонил колокол.
И вот они потянулись друг к другу, потом обнялись, лежа в траве, позабыв обо всем на свете, кроме своих объятий. Она закрыла глаза и, обхватив его обеими руками, не помня себя, прильнула к нему без мысли, без памяти, истомленная страстным ожиданием. И она отдалась ему, не сознавая, что делает, даже не понимая, что отдается.
Она очнулась в смятении, какое бывает после непоправимого несчастья, и горько заплакала, судорожно всхлипывая, закрыв лицо руками.
Он пытался ее утешить. Но она хотела домой, скорее, сейчас же домой. Она быстро шла, непрестанно повторяя:
— Боже мой, боже мой!
Он говорил:
— Луиза, Луиза! Побудем здесь, умоляю! Теперь щеки ее пылали, глаза ввалились. В Париже, как только они вышли из вагона, она убежала, даже не попрощавшись.
На следующий день, в омнибусе, она показалась ему изменившейся, похудевшей. Она промолвила;
— Я должна поговорить с вами; сойдемте на бульваре.
Как только они очутились вдвоем на улице, она сказала:
— Нам надо проститься. Я не могу видеться с вами после того, что случилось. Он пробормотал: