Один из них, Роже де Сален, сказал своему другу Бернару Грандену:
— Погляди-ка на графиню де Маскаре. Как она еще хороша!
Тот тоже навел лорнет на высокую женщину в ложе напротив; женщина эта казалась еще совсем молодой, и ее блистательная красота привлекала взгляды со всех концов зрительного зала. Матовый цвет лица оттенка слоновой кости придавал ей сходство со статуей; в черных как ночь волосах тонкая дуга диадемы, осыпанной алмазами, сверкала словно Млечный путь.
Поглядев немного, Бернар Гранден ответил игриво, но тоном глубокого убеждения:
— Еще бы не хороша!
— Сколько ей теперь может быть лет?
— Погоди, сейчас скажу точно. Я знал ее, когда она была еще ребенком… Я помню, как она девушкой впервые стала выезжать в свет. Ей… ей… тридцать… тридцать… тридцать шесть лет.
— Не может быть!
— Наверное знаю.
— На вид ей двадцать пять.
— У нее семеро детей.
— Невероятно!
— И все семеро живы! Она прекрасная мать. Я иногда бываю у них, это очеь приятная семья, очень спокойная, очень здоровая. В высшем свете графиня считается идеальной женой и матерью.
— Как странно! И о ней никогда ничего не говорили?
— Никогда.
— А ее муж? Странный человек, не правда ли?
— И да, и нет. Кажется, между ними произошла небольшая драма, одна из тех мелких семейных драм, о которых только подозревают, в точности о них ничего не известно, но кой о чем можно догадаться.
— В чем же дело?
— Я лично ничего не знаю. Теперь Маскаре живет очень бурно, а прежде был безукоризненным супругом. Пока он оставался верным мужем, у него был ужасный характер, мрачный, угрюмый. А с тех пор как закутил, он стал ко всему равнодушен, но кажется, будто он чем-то удручен, будто его гложет какое-то затаенное горе. Он заметно постарел.
Оба приятеля несколько минут философствовали на тему о тайных непонятных страданиях, порождаемых в семействах несходных характеров, а может быть, и физической антипатией, незаметной вначале.
Продолжая лорнировать г-жу де Маскаре, Роже де Сален заговорил снова:
— Просто не верится, что у этой женщины семеро детей.
— Да, за одиннадцать лет! После чего, в тридцать лет, она отказадась от деторождения, и для нее началась блестящая эра светской жизни, которая, по-видимому, еще не скоро кончится.
— Бедные женщины!
— Почему ты их жалеешь?
— Почему? Ах, дорогой, подумай только! Одиннадцать лет беременности для такой женщины! Ведь это ад! Молодость, красота, надежда на успех, поэтический идеал блестящей жизни — все принесено в жертву отвратительному закону воспроизведения рода… и здоровая женщина становится простой машиной для деторождения.