— Не представила тебе нашего Ефим Борисыча! — с пьяным восторгом воскликнула Иванова, обращаясь исключительно ко мне. — Знакомьтесь, мой старый товарищ, добрейшей души человек, прекрасный специалист, интеллигент до мозга костей профессор Моргун Ефим Борисыч! — Она с огромной любовью хлопнула беднягу по спине и радостно прокричала: — Борисыч! Поприветствуй Соньку!
Моргун с добросовестностью дрессированной собаки отвесил мне поклон и промямлил:
— Весьма рад.
“Интеллигент до первой рюмки”, — подумала я и смерила его неприветливым взглядом.
Он смутился и, виновато взглянув на Иванову, сказал умную вещь:
— Людочка, ваша подруга юна и красива.
Иванова с остервенением опрокинула рюмку в рот, достала из кармана очки, натянула их на нос и, пристально глядя на меня поверх стекол, сердито рявкнула:
— Рожу вымыть, платье поменять.
Я сотворила презрительный реверанс и хотела выйти, но Иванова сделал знак стоять.
— Приличное платье приличной длины, здесь не бардак, — добавила она и, покрутив пальцем у виска, пояснила окружающим: — Агеразия, очень запущенная форма.
— Что это? — насторожилась Катерина.
Моргун смущенно усмехнулся и вежливо просветил:
— Агеразия — чувство молодости, наступающее в старческом возрасте в связи с недостаточной критичностью к своему состоянию. Наблюдается вне клиники психического заболевания. — И конфузясь, добавил, глядя на меня: — Людмила Петровна шутит.
Иванова заржала, как конь, и, хлопнув Моргуна по спине, изрекла:
— Старый член!
При этом (должна пояснить) слово “член” заменял совершенно нецензурный синоним, столь любимый в русском народе.
На лице Моргуна отразился девичий испуг.
— Людмила Петровна шутит, — пролепетал он и полез под стол.
— Пусть она лучше лечит свою бласфемию, — с важным видом посоветовала я и, не дожидаясь вопроса Катерины, пояснила: — бласфемия — болезненное непреодолимое влечение к произношению без всякого повода циничных, бранных слов. Особой выраженности достигает при шизофрении, — в этом месте я жестом указала на Иванову.
— Вот п…! — заржала она, упомянув орган, противоположный члену.
— Об этом и говорилось? — подытожила я и с достоинством удалилась в ванную.
Там перед зеркалом, глядя на окровавленную себя, я мгновенно вошла в положение Ивановой. Судя по пятнам на теле и на платье, на мне не должно быть живого места. Однако кроме ушибов и царапин ничего серьезного я не обнаружила.
В голове возник вопрос: “Значит кровь не моя, но чья же? Видимо того организма, который душераздирающе вопил. Что вообще происходит в том подвале?” Ответ очень хотелось получить в ближайшее время. Я дала себе слово принять к тому все меры.