— Так вот, — продолжил Ковалёв, — со временем я стал считать, что это ты виновен во всех моих неудачах, потому что все они брали исток у семейных неурядиц, понимаешь? Ты же процветал и богател, тогда как я скатывался всё ниже. Я и продюсером-то стал, чтобы быть хоть чуть — чуть похожим на тебя, чтобы стать публичной персоной. Но, опять-таки, ничего хорошего мне это не принесло. А когда я… потерял мужскую силу, то снова стал винить тебя. Галка постоянно смеялась надо мной, и говорила о тебе. Вот, мол, зря она вышла за меня, надо было ей дождаться тебя из армии. И это на том фоне, что ты — мой старый друг, у тебя ничего не было, когда ты начинал свою карьеру, а у меня был неплохой старт, ведь родители предоставили мне такую возможность. И я постепенно стал привыкать к мысли, что я — никчёмность, бесполезное существо. А ты — почти Бог. И от этого я стал ненавидеть тебя ещё сильнее, потому что я тоже мог бы быть Богом. Но я научился винить в своих неудачах тебя, и это спасало меня, скрашивало моё существование. Я думал, что, раз я импотент, никчёмность и серость, то должен сказать спасибо за то, что мне разрешено жить. И, так как сказать это спасибо мне надо было кому-то, то я говорил его самым близким людям — Галине и Милке. Вот только чем чаще и искреннее я им это говорил, тем меньше они меня понимали, а потом и вовсе стали ноги вытирать… Я вообще перестал жить, меня, Ковалёва Владимира Ильича, уже и не было, осталась только телесная оболочка, да паспорт… Моё сознание отравляла мысль, что я вообще не мужчина. Знаешь, как в анекдоте: — Встать! Встать при исполнении гимна, я сказал! Ну, встать! Ах, даже при исполнении гимна — нет? Не встаёшь? Увы… Извини, милая…
Резник заулыбался, хотя, на его взгляд, анекдот был весьма пошловат и нехорошо попахивал. Следовало переключиться на другую тему.
— Знаешь, я в какой-то мере даже рад, что ты попал в больницу, — вдруг произнёс он. — По крайней мере, ты смог понять свою жизнь, проанализировать её и прийти к определённому выводу. Ведь ты пришёл к выводу, не так ли?
Ковалёв кивнул. Он был ещё слаб, лежал на высоких подушках, но глаза его горели.
— Если бы не этот твой инфаркт, мы бы никогда не стали разговаривать так, как сейчас, — продолжил Резник. — Я тоже хочу выложить тебе то, что было у меня на душе, и есть сейчас.
— Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец, — улыбнулся Ковалёв.
— Режу, режу, — поднял руки кверху Резник. — Я никогда не собирался становиться промышленным магнатом или олигархом. Ты же помнишь, я хотел быть художником!