Неизменной осталась только ее любовь к Таре. Всякий раз, когда она, усталая, возвращалась домой с плантации и перед ней возникало знакомое невысокое белое здание, сердце ее преисполнялось любовью и радостью от приближения к родному очагу. И всякий раз, когда, выглянув из окна, она видела зеленые пастбища, и красную пахоту, и высокую громаду темного тонкоствольного девственного леса, у нее захватывало дух от красоты этой земли. Только эта частица ее души, только любовь к отчему краю с его грядой мягких, округлых красных холмов, к этой прекрасной, плодородной земле — то алой, как кровь, то густо-багряной, то крипично-тусклой, то киноварно-пурпурной, из года в Год творящей чудо — зеленые кусты, осыпанные, белыми пушистыми клубочками, — только эта любовь не претерпела изменений. Ведь нигде на всей планете не было земли, подобной этой.
И тогда ей казалось, что она начинает понимать, почему происходят войны. Ретт был не прав — неверно это, будто люди ведут войны ради денег. Нет, они сражаются за эти холмистые просторы, возделанные плугом, за эти зеленые луга с ощетинившейся после покоса травой, за ленивые желтые реки и белые прохладные дома в тени магнолий. Только за это и стоит сражаться — за красную землю, которая принадлежит им и будет принадлежать их сыновьям, за красную землю, которая родит хлопок для их сыновей и внуков. Вытоптанная земля Тары — вот все, что у нее осталось теперь, когда не стало Эллин, не стало Эшли, а Джералд впал в детство, не перенеся удара, и деньги, негры, положение, уверенность в будущем — все сгинуло в одну ночь. Ей припомнился разговор с отцом, припомнился как что-то происходившее в другом измерении, и ей показалось странным, как могла она быть так молода и так глупа, чтобы не понять смысла его слов: земля — единственное на свете, за что стоит бороться.
«Ибо она — единственное, что вечно… и для того, в чьих жилах есть хоть капля ирландской крови, земля — это то же, что мать… Это единственное, ради чего стоит трудиться, за что стоит бороться и умереть».
Да, за Тару стоило бороться, и она просто, без колебаний включилась в эту борьбу. Она не позволит никому отнять у нее Тару. Никому не удастся заставить ее и ее близких скитаться по свету и жить из милости у родственников. Она не выпустит имения из своих рук, даже если для этого придется изнурить работой и себя, и всех здесь живущих.
Скарлетт уже вторую неделю жила дома, когда на ноге у нее загноился самый большой из натертых за время дороги волдырей, нога распухла, надеть башмак стало невозможно, и она еле-еле ковыляла, наступая только на пятку. Вид нарыва приводил ее в отчаяние. А что, если у нее начнется гангрена, как у раненых? Доктора здесь нет, и она умрет. Жизнь ее сейчас была не сладка, но расставаться с ней у Скарлетт вовсе не было охоты. И кто позаботится о Таре, если ее не станет?