Потом, когда он дал ей перевести дух, она подумала о Миграте, который мог ведь прийти в любую минуту — и убить их. Или они могли убить его. Она хотела вскочить, но этот — как теперь было называть его — не позволил: снова пальцы его заскользили по ее телу, и мысли исчезли.
* * *
— Ты бы не трогал ее, а? — сказал старший капрал Ур Сют рядовому Ар Гону. — Все равно ведь тебе от баб никакой радости, это всем известно.
Ар Гон, здоровый бугай, усмехнулся одной стороной рта.
— Она мне напрочь не нужна. Я и не подумал бы, если бы она не поддала мне по яйцам. А такого я не прощаю. Хоть бы она была полковником.
— Да какое тебе удовольствие?..
— Никакого, это верно. Я их всех ненавижу с тех пор, как моя жена, сука проклятая… Но когда я на нее залезу, ей придется куда хуже моего. Пусть пострадает за все их поганое племя.
— Рядовой Ар Гон!
— А иди ты. Я в своем праве. Или ты собрался солдата обидеть? Не надо, старший капрал, не надо, нам еще воевать и воевать…
…Когда Леза снова пришла в себя, оба солдата стояли у ее кровати; по-видимому, выведенный ею из строя пришел в себя и теперь хотел получить свою долю удовольствия. Она жалобно взглянула на своего, близкого, заранее понимая, что — бесполезно. Другой, все еще морщась, уже расстегивался. Ласковый взглянул на нее и едва заметно развел руками. Она закрыла глаза. Дурно пахнущий навалился на нее. Она терпела, сколько могла, потом ощущение реальности стало уходить — но вовсе не от наслаждения, а от боли, обиды и усталости.
Потом ребенок все-таки проснулся и заплакал, и от этих звуков Леза сразу пришла в себя. Ощутила легкость: грубый солдат уже отошел от кровати, и теперь шагнул было в сторону колыбели, но ласковый, похоже, отговорил его, и тот нехотя позволил Лезе встать. Они недолго поспорили о чем-то, один даже тряхнул своим ружьем. (Не зная их языка, она не могла, конечно, понять, что здоровенный предлагал старшему капралу оставить ее с ребенком здесь: никуда не денется, захочешь — навестишь, а там она к чему? Ур Сют отвечал, что женщины в расположении нужны — хотя бы белье стирать. «Затрут ее там наши ребята, — сказал Ар Гон, — тебе ничего не останется». «Пусть попробуют», — ответил Ур Сют и потряс «циклоном».) Но в конце концов оба договорились, видимо, и отперли дверь. Леза надеялась, что они позволят ей остаться, но солдаты, дав ей время одеться, знаками показали, что нужно взять ребенка, — ласковый солдат все улыбался ей с виноватым видом, она же смотрела, не веря, что это именно он сделал ей так хорошо, и с удивлением чувствуя, что не может до конца обидеться на него за то, что он позволил другому ее изнасиловать; да, этот второй насиловал, тут другого слова не было. Потом ей показали, что надо уходить. Она хотела повиноваться, но подогнулись ноги, и она почувствовала, что идти не в состоянии. Ребенка понес, забрав у нее, хороший солдат, а бугай-насильник без ощутимого усилия поднял на руки ее и потащил. Они пошли куда-то, часто оглядываясь и стараясь ступать потише. А Миграта все не было, и Леза чувствовала, как в душе ее начинает расти гнев на него: какое он имел право вот так оставлять ее на произвол судьбы, не обеспечив безопасности? Зачем он вообще привез ее сюда с Инары, где было хотя бы тихо и не было видно никаких солдат — ни своих, ни чужих?