В следующее мгновение кровля проломилась, и девочка приземлилась прямо на спину молодого негодника, который, в свою очередь, свалился на полураздетую Авдотью. Девка со страху заверещала не своим голосом и, кажется, потеряла сознание. Мичман выругался и успел ухватить зловредную девчонку за ногу…
После этого у Маши долго болело ухо, а Митя каждый раз, когда встречался с ней взглядом, обычно за обеденным столом, отчаянно краснел и прятал глаза. В тот раз он предстал перед родительской воспитанницей в непотребном виде и потому испытывал непомерный стыд и в какой-то степени страх перед разоблачением, ведь Маше ничего не стоило рассказать князю, чем его сын изволит заниматься на досуге.
Но, слава богу, Маша не проболталась, и Владимир Илларионович не узнал о подвигах своего шустрого наследника, который с того времени полностью отдался чтению книг и верховым прогулкам. Перед отъездом Дмитрий попросил у Маши прощения. И хотя она приняла его извинения, но до сих пор не могла забыть обиду, ведь она любила Митю как брата, скучала по нему, надеялась на его дружбу, а он так по-свински обошелся с ней…
И теперешнего его приезда она ожидала со смешанным чувством: боялась этой встречи и вместе с тем верила, что он уже не посмеет обращаться с ней подобным образом…
Снизу донеслось ржание Ветерка. Маша открыла глаза.
Верстах в двух от нее по дороге, ведущей к усадьбе, неслась четверка лошадей, запряженных в дорожную карету. Следом скакали два всадника.
Маша быстро поднялась на ноги, вгляделась в них из-под ладони и радостно подпрыгнула на месте. Похоже, один из всадников — Митя! Она стремглав сбежала с холма, вскочила в седло и по-мальчишечьи оглушительно свистнула. Ветерок с места взял в карьер, и через четверть часа девушка въехала в ворота, отстав от экипажа на какие-то две минуты.
На крыльце дома творилось что-то невероятное. Домашние слуги и дворня стояли на некотором удалении и с умилением на красных от полуденной жары лицах наблюдали за встречей отца и сына. Владимир Илларионович то принимался обнимать Митю, то трепал его за волосы, то отстранял от себя, восторженно заглядывал в глаза и с торжеством в голосе вскрикивал:
— Красавец, ну чистой воды красавец! Смотри-ка, и усы отпустил! А со щекой-то что? Что со щекой? Неужто шрам?
Сын пытался ответить и, в свою очередь, спросить о чем-то, по родитель вновь прижимал его голову к груди и прочувствованно всхлипывал.
Маша спешилась и, не глядя, отдала поводья кому-то из конюхов. Сама же встала позади слуг и, приподнявшись на цыпочки, с любопытством принялась вглядываться в своего давнего обидчика.