Бурцев только вздохнул, глядя на новую игрушку жены. Да фиг с ней — с игрушкой. Другое тревожило. Освальд после того случая повадился оказывать Аделаиде подозрительные знаки внимания. Очень подозрительные! Княжна-то приглянулась пану рыцарю еще в силезском лесу, а тут такой соблазн…
Того хуже, что не один добжинец засматривался на чужую супружницу. Бурцев все чаще ловил их откровенные взгляды — взгляды плохо скрываемого вожделения. Ну, а чего он хотел? Полный замок отчаянных мужиков, хрен уж знает сколько не видевших баб, и одна-единственная девица среди них. Да какая девица! Красивая, юная, бойкая.
То, что Аделаида — княжеского рода, сейчас мало кого смущало. Ее подчеркнутая холодно-вежливая манера общения с простолюдинами — тоже. Освальдова вольница давно переборола врожденное раболепие перед высшими сословиями и имела свое мнение по поводу статуса «боевых подруг». Даже кое-кто из ватажников-новгородцев начал поглядывать на прекрасную полячку. Скромно пока, украдкой, исподволь, но это пока… Не поддавались искушению только татаро-монгольские бойцы, более привычные к строгой армейской дисциплине ханских туменов. А может быть, у этих ребят просто иные понятия о женской красоте…
Конечно, «братья по оружию» до поры до времени держали себя в руках. Соблюдали приличия, да и побаивались тоже. Не дураки ведь, знали: ежели что, так «пан Вацлав» голову оторвет в два счета. И все остальное тоже поотрывает, на фиг.
Но где гарантия, что кого-нибудь не переклинит рано или поздно? А нет гарантии! Юбка в солдатской казарме — дело такое… Вот закончатся работы по обустройству замка, начнется бездействие и томительное ожидание — тогда держи ухо востро.
Самой княжне повышенное мужское внимание льстило. И кажется, даже потешало. Ради смеха она иногда отвечала любезностью на чей-нибудь неуклюжий комплимент. Ох, опасная то была игра! Не понимала легкомысленная дочь Лешко Белого, какой пожар способно разжечь в суровом мужском коллективе такое неискреннее благорасположение. Попытки поговорить по душам проваливались одна за другой.
— Не оскорбляй меня ревностью, Вацлав, — с холодком обиды отвечала она, — повода к ней я пока не давала. Просто развлекаюсь, как могу. А коли ты против — вообще сбегу из этой богом забытой дыры.
— Вацалав, увез бы ты от беды подальше свою хатын кыз…[1]
Татарский сотник-юзбаши Бурангул возник у него за спиной, когда Бурцев в одиночестве бродил по смотровой площадке замкового донжона. И угрюмо смотрел в ночь. И думал. Об Аделаиде думал.
Помолчали. Муторно было на душе. Никаких бесед вести не хотелось.