Кривайто остановился напротив чужеверцев. Одним движением вбил свой посох в мерзлую землю — оружие оказалось обоюдоострым: на нижнем конце тоже блеснуло стальное жало. Пруссы терпеливо ждали. Их низкорослый жрец-первосвященник несколько секунд стоял молча и неподвижно. Чуть склонив голову набок, барздук разглядывал чужеверцев. Лица карлика под капюшоном видно не было.
— Э-э-э… — начал Бурцев.
Резким движением Кривайто скинул капюшон.
У Бурцева отвисла челюсть.
Аделаида поперхнулась очередным всхлипом.
— Майн Готт! Вер ист дас?[10] — Рука фон Берберга еще крепче сжала нагрудный ковчежец.
Седые волосы. Узкие-преузкие щелочки глаз. Желтое морщинистое лицо не по годам бойкого китайца…
Сема?! Сыма Цзян!
Даже в нелепом наряде прусского священнослужителя трудно было не узнать знатока зажигательных и взрывчатых смесей, строителя стенобитных пороков и ближайшего советника Кхайду-хана. Так вот ты какой, прусский барзгул!
— Васлав?! — Глаза китайца временно утратили характерный азиатский прищур. По крайней мере, стали заметно шире. Тоже, небось, удивлен старик сверх всякой меры. — Твоя откуда здеся?
Сыма Цзян, как и прежде — в туменах хана Кхайду, — говорил на ломаном татарском. А от недостатка разговорной практики это забавное наречие звучало теперь даже потешнее, чем раньше.
— На Русь шел, — с трудом выдавил Бурцев. Тоже, разумеется, по-татарски. Иначе Сыма Цзян не понимал. — Да вот застрял. А ты тут что же, Кривайто заделался?
— Заделася, заделася… — китаец радостно заулыбался, закивал.
За переговорами на неведомом языке, которые вели меж собой прусский верховный жрец китайского происхождения и польский рыцарь с омоновским прошлым, одинаково ошалело наблюдали Аделаида с фон Бербергом и бородачи-язычники. Шумные вайделоты и те утихомирились. Увы, терпения хранителей Священного леса хватило ненадолго. И пяти минут не прошло, как пруссы принялись что-то почтительно, но настойчиво вопрошать у своего желтолицего Кривайто.
Сыма Цзян решительно загородил собой чужеверцев, энергично замотал головой.
— Что они хотят, Сема? — встревожился Бурцев.
Татарские слова опять прозвучали невнятной тарабарщиной для всех, кроме китайца.
— Моя точно не знай. Моя никогда не понимай этих человеков. Но они всегда, перед каждая дела, просят моя совета. Моя не жалко. Моя совета давай. Кивай голова — значит «да», качай голова — значит «нет». Моя всегда кивай и качай голова по очереди. Но моя думай, они хотят твоя смерть, Васлав, поэтому сейчас — только качай голова.
В выкриках вайделотов тем временем все явственнее звучали требовательные нотки и плохо скрываемое возмущение.