Жизнь термитов (Метерлинк) - страница 36

Нам ничего об этом неизвестно, мы абсолютно не знаем, кто в нашем собственном теле отдает основные приказы, от которых зависит поддержание нашей жизни; мы строим догадки, идет ли речь о простых механических или автоматических воздействиях или же об умышленных мерах, предпринимаемых своего рода центральной властью или главным управлением, пекущемся об общем благе. Так как бы мы могли постичь то, что происходит вне нас и вдалеке от нас – в улье, муравейнике или термитнике, и узнать, кто ими управляет и руководит, кто прогнозирует будущее и издает законы? Давайте вначале разберемся, что происходит внутри нас.

А пока мы можем только утверждать, что, когда нашей «конфедерации» клеток нужно есть, спать, двигаться, согреться, остыть, размножаться и т.д., она делает или приказывает сделать все необходимое; и точно так же происходит, когда «конфедерации» термитника нужны солдаты, рабочие, производители и т.д.

Повторюсь, что нет, возможно, другого решения, кроме как рассматривать термитник в качестве единой особи. «Особь, – как справедливо отмечает доктор Яворский, – образуется не совокупностью частей, не общим происхождением и не непрерывностью материи, а исключительно выполнением совместной функции, иными словами, единством цели».

Так что мы можем приписать, если это покажется нам предпочтительным, явления, происходящие здесь, равно как и те, что разворачиваются в нашем теле, некоему разуму, рассеянному в Космосе, безличному мышлению вселенной, духу природы, Anima Mundi[20] некоторых философов, предустановленной гармонии Лейбница с его путаными объяснениями конечных причин, которым повинуется душа, и действующих причин, которым повинуется тело, – гениальным, но, в сущности, ничем не обоснованным мечтаниям; можем обратиться к жизненной силе, силе вещей, «Воле» Шопенгауэра, «Морфологическому Плану» или «Направляющей Идее» Клода Бернара, Провидению, Богу, перводвигателю, Беспричинной Причине Всех Причин или даже к простой случайности: все эти ответы верны, поскольку они более или менее открыто признают, что мы ничего не знаем и ничего не понимаем и что происхождение, смысл и цель всех проявлений жизни еще долго и, возможно, вечно будут от нас ускользать.

Если общественная организация улья кажется нам очень суровой, то организация термитника несравнимо более жестока и безжалостна. В улье мы сталкиваемся с почти полным самопожертвованием богам города, но у пчелы все же остается некоторое подобие независимости. Большая часть ее жизни протекает снаружи, в сиянии солнца, свободно распускаясь в прекрасную пору весны, лета и осени. Вдали от всякого надзора, она может прогуливаться по цветам. В мрачной же «навозной» республике царит абсолютное самопожертвование, полное заточение и непрерывный контроль. Все уныло, угнетено и подавлено. В тесных потемках проходят года. Все здесь рабы и почти все – слепцы. Никто, кроме жертв великого полового безумия, никогда не поднимается на поверхность земли, не дышит свежим воздухом и не видит дневного света. Все, от начала до конца, совершается в вечной тьме. Если нужно, как мы уже видели, сходить за пищей в места, где ее много, туда добираются длинными подземными или трубчатыми дорогами, и никогда не трудятся под открытым небом. Если необходимо перегрызть брус, балку или дерево, к делу приступают изнутри, не трогая краску или кору. Человек ни о чем не догадывается и не замечает ни одного из тысяч призраков, заполонивших дом, тайно копошащихся в стенах и обнаруживающих себя только в момент разлома и обвала. Коммунистические боги становятся здесь ненасытными Молохами. Чем больше им дают, тем больше они просят и не перестают требовать до тех пор, пока особь не будет уничтожена, а ее горе не утратит смысла. Ужасающая тирания, примеров которой еще не встречалось у людей, где она всегда кому-то выгодна, здесь не приносит пользы никому. Она анонимна, имманентна, рассеяна, коллективна и неуловима. Самое любопытное и самое тревожное заключается в том, что она не явилась готовым следствием каприза природы; ее этапы, каждый из которых мы можем восстановить, доказывают, что она укоренялась постепенно и что виды, кажущиеся нам наиболее цивилизованными, являются также наиболее порабощенными и жалкими.