— Я хотела лишь сделать вам приятное. Ваш отец сказал, что здесь похоронена его любимая Гвинет.
— Гвинет, — выплюнул Остин. Словно найдя новую мишень для своей ярости, он, отстранив Холли, стремительно подошел к отцу и схватил его за ворот. — Старик, ты рассказал ей? Ты рассказал ей, что сделала твоя любимая Гвинет? Рассказал, что ты сделал со своей любимой Гвинет?
Когда Холли увидела подобное отношение к беспомощному старику, ее страх сменился безудержным гневом. Схватив Остина за руку, она что есть силы тянула его вниз, борясь с напряженными железными мышцами.
— Прекратите! Вы напугали его!
Отпустив отца, Остин повернулся к ней. Какое-то мгновение охваченной ужасом Холли казалось, что сейчас он ударит ее. Она сжалась, испугавшись не физической боли, а той неизлечимой раны, которую нанесет муж в порыве гнева ее сердцу. Увидев, как девушка вздрогнула, Остин застыл, и его глаза сверкнули стыдом, презрением, ненавистью к самому себе.
Холли протянула было к нему руку, на этот раз в порыве нежности, но Остин, отпрянув от нее, направился к могиле. Опустившись на колени, он стащил перчатки и начал голыми руками вырывать хрупкие анемоны, раскидывая их во все стороны вместе с комьями тучной земли.
Девушке казалось, что каждый раз вместе со слабыми цветочными корнями из ее груди вырывают сердце. Подойдя к могиле с другой стороны, она тоже опустилась на колени, даже не пытаясь скрыть текущие по щекам слезы.
— Я не могу понять, как можете вы осквернять ее память, — тихо произнесла Холли. — Это же ваша мать. В глазах Остина сверкнуло голубое пламя. Вскинув, он крикнул:
— Она была бесстыжей шлюхой!
— Да такой бесстыжей блудницы свет не видывал! Хитра, как Ева. Похотлива, словно Иезавель. Завлекала пристойных богобоязненных мужчин к себе в постель, словно пчел на мед.
Прошло какое-то мгновение, прежде чем до Холли дошло, что эту обличительную фразу произнес не Остин, а его отец. Размахивая руками, чтобы усилить смысл своих слов, старик твердой походкой приблизился к могиле. В его безжизненных глазах снова вспыхнуло пламя. Холодный рассудок, затаившийся в их глубине, казался еще более опасным, чем обычный туман безумия. Холли, никогда прежде не слышавшая, чтобы старик произносил за раз больше двух слов, изумленно раскрыла рот.
— Моя Гвинет была слабой своенравной женщиной, потакающей греховным влечениям плоти. Ни один смертный мужчина не мог утолить ее ненасытную похоть. Не могли и двое… не могли и…
Река злобы смыла плотину молчания. Старик никак не мог остановиться. Холли обнаружила, что его импровизированная проповедь начинает собирать слушателей. У ворот сада толпились Эмрис, Кэри и побелевшая, как полотно, Винифрида. Из часовни вышел отец Натаниэль. Любопытство пересилило страх, и слуги появлялись из конюшни, из мастерских, из кузницы.