– Лжешь! – закричала она. – Лжешь!
– Тогда почему же, – спросил Ваал, – вы мне верите?
– Родители позвонили бы мне! Ты лжешь! – Прижимая руку ко рту (она знала, что губы у нее сейчас мертвенно-белые, как ломкие иссохшие кости), сестра Розамунда попятилась от него в коридор. Ваал усмехнулся, и его усмешка превратилась в широкую улыбку… улыбку Кристофера. Кристофер протянул к ней руки и заговорил тихим, далеким голосом: «Рози? Я здесь. Я знаю, как я нужен тебе сейчас. И ты мне нужна, дорогая. Я все время засыпаю за рулем…»
С пронзительным криком, от которого у нее запершило в горле, сестра Розамунда метнулась из спальни в коридор. Сбегая в развевающейся рясе по лестнице, она вдруг заметила внизу других сестер. Они шептались, бросая на нее удивленные взгляды.
Она остановилась, чтобы успокоиться, и тотчас ухватилась за перила, чтобы не упасть: ее вдруг затошнило. «Я схожу с ума? – подумала она. – Я схожу с ума?» Она так крепко сжимала перила, что на руках проступили вены и стало видно, как кровь бежит по ним к ее бешено бьющемуся сердцу.
Следующие несколько недель сестра Розамунда избегала мальчика, не в силах быть рядом с ним – в памяти сразу всплывало улыбающееся лицо Кристофера, венчающее тело ребенка.
Иногда, даже во время уроков истории или в часовне, ее вдруг охватывала неудержимая дрожь. Однажды это случилось во время ужина; она уронила поднос, тарелки побились, и осколки разлетелись по полу. Все чаще и чаще она ловила на себе осторожные, любопытные взгляды коллег.
Она позвонила родителям, чтобы хоть что-нибудь узнать о Кристофере, однако те уже несколько лет ничего о нем не слышали. Оставался единственный человек, с которым можно было связаться, брат Кристофера в Детройте. Но, набирая номер детройтской справочной службы, сестра Розамунда вдруг бросила трубку. Она не была уверена, хочет ли узнать о судьбе Кристофера; возможно, правда доконала бы ее. Она хотела и боялась узнать и по ночам ворочалась в постели, простыня и одеяло становились влажными от пота.
Возможно, я все-таки ошиблась, без конца повторяла она себе в ночной тиши. Да, она отвернулась от Кристофера, когда он нуждался в ней. Теперь давняя ошибка связала ее по рукам и ногам. Кристофер был прав: она тогда бежала и, что самое скверное, с самого начала знала об этом. Она хотела укрыться от суровых атрибутов реальности, спрятаться где-нибудь, где угодно, и до последнего вздоха цепляться за свое убежище.
Теперь она стала понимать, как ей не хватает интимной стороны любви. Она тосковала по сильным и нежным рукам, ласкавшим ее на смятой широкой постели в его квартире; ей хотелось вновь очутиться в его объятиях, чтобы он, зарывшись лицом в ее волосы, нашептывал ей, как прекрасно ее тело. Она тосковала по физической близости почти так же сильно, как по самому Кристоферу. До чего несправедливо, думала она, отказывать себе в том, что так необходимо! Теперь она чувствовала себя чужой и одинокой среди строгих черных одеяний, в атмосфере благочестия. Неожиданно она оказалась окружена уродами, которые так же отрекались от себя, отказывали себе во всем. Посмей сестра Розамунда признаться, какие мысли ее одолевают, ей ответили бы суровой отповедью и, вероятно, отослали бы к отцу Робсону.