— Так, так. — Карелла замолчал и посмотрел на Мейера.
— Вы слышали какой-нибудь шум в проулке, мистер Коэн? — спросил Мейер. — Пока раввина здесь не было?
— Никакого.
Мейер вздохнул и вытащил из кармана пачку сигарет. Он собирался раскурить одну, когда Ирмияху сказал:
— Вы же сказали, что вы еврей?
— А? — переспросил Мейер, собираясь зажечь спичку.
— Вы собираетесь курить на второй день Песаха?! — удивился Ирмияху.
— А... ага... — Сигарета чуть не вывалилась из пальцев, ставших такими неуклюжими. Он загасил спичку.
— Ну, Стив, вроде больше нет вопросов? — пробормотал он.
— Нет, — ответил Карелла.
— Ну, значит, вам можно идти, мистер Коэн, — разрешил Мейер. — Мы вам очень благодарны.
— Шалом[7], — ответил Ирмияху и понуро вышел, шаркая ногами.
— Понимаешь, нельзя курить, — объяснил Мейер Карелле, — в первые два дня Пасхи, и в последние два тоже настоящий еврей не курит, не ездит верхом, не работает, не касается денег, не...
— Вот так консервативная синагога! — воскликнул Карелла. — Да они тут самые непримиримые ортодоксы.
— Ну, он старый человек, — извиняюще сказал Мейер. — Обычаи ведь так трудно умирают.
— Да, как наш раввин, — мрачно заметил Карелла.
Они стояли на дорожке, где мелом был очерчен силуэт убитого. Его уже увезли, но кровь так и осталась на булыжниках, и криминалисты аккуратно обходили разлитую повсюду краску, ища следы или отпечатки, ища что-нибудь, что могло бы указать направление поисков убийцы.
"J" — читалось на стене.
— Знаешь, Стив, мне как-то не по себе с этим убийством, — сказал Мейер Карелле.
— Мне тоже.
Мейер удивленно поднял брови:
— Но почему?
— Не знаю. Наверное, потому что он священник. — Карелла пожал плечами. — Они ведь все как бы не от мира сего, они какие-то наивные, чистые — и раввин, и пасторы, и проповедники... И мне кажется, что все грязное в жизни не должно их касаться. — Он замолчал. — Хоть кого-то не должно касаться, Мейер.
— Да, наверное, так, — согласился Мейер. — Мне не по себе, потому что я еврей, Стив. — Он говорил очень тихо, казалось, исповедуясь в том, о чем бы он никому не сказал.
— Понимаю, — мягко ответил Карелла.
— Вы полицейские?
Они вздрогнули. Голос внезапно послышался с другого конца проулка, и они резко повернулись в ту сторону.
Правая рука Мейера инстинктивно коснулась оружия в правом заднем кармане.
— Вы полицейские? — снова послышался голос. Женский голос, с сильным еврейским акцентом. Фонарь был далеко за спиной женщины.
Мейер и Карелла видели только хрупкую фигуру, всю в черном, бледную кисть руки, прижатую к груди, отблеск света в почти невидимых глазницах.