— Но критики...
Ее голос зазвучал резче:
— Критики, которые хоть чего-нибудь стоят, считают, что ты — шут гороховый. Так оно и есть. А все стадо погналось за последним писком моды. Они не понимали этих выкрутасов, потому что никто на это не способен, а поскольку не могли их понять, говорили, что картины хороши, конечно же подталкиваемые в правильном направлении Стивом. Это создало шевеление, шевеление означало большую известность, а она — большие продажи. Я получила мою выигранную тысячу долларов более месяца тому назад. Бог мой, я не могла позволить тебе пытаться рисовать вещи, предметы, что-либо узнаваемое. Твои работы были бы инфантильными.
— Но ты говорила мне, Уилма... ты говорила, что я особенный. Ты же советовала мне быть...
— Самонадеянным. Конечно. Тебе нужно было отнестись к себе очень серьезно. Тогда и другие будут относиться к тебе так же. Тебе нужно было поверить в себя. Это была часть сценического замысла, дорогой. Боже милостивый, да если замухрышке без конца твердить, что она хорошенькая, девчонка начнет в это верить и даже станет лучше выглядеть. Людей можно лепить, как маисовые лепешки, придавая им определенную форму. Почти любую форму, какую тебе хочется.
— Я — хороший художник, — возразил я.
Она потрепала меня по колену.
— Бедный Гил! Нет, детка. Ты никакой не художник. Вообще никакой. Ты — здоровенный парень с мускулами, и ты хорошо провел время, ведь правда? А теперь конец спектаклю, детка. Все свободны. Возможно, Эвис сумеет сбыть еще кое-что, но через год никто и не вспомнит, кто ты такой. Если только ты не сможешь и дальше платить Стиву гонорары, но я прекрасно знаю, что не сможешь, потому что не скопил ни цента. А я конечно же не собираюсь и дальше этим заниматься.
— Ты нужна мне, — сказал я. — Мне нужно приходить к тебе и разговаривать с тобой. У меня начинает уходить почва из-под ног, когда...
Она убрала свою руку.
— Да послушай же! Ну как можно быть таким бестолковым? Это была хохма. Дошло? Уилма развлекалась. И ты тоже. А теперь Уилме это наскучило — и ты и хохма. Мне просто не интересно в твоем обществе, Гил. Ты не умеешь поддержать разговор, и манеры у тебя неважные, ты только все ходишь, красуешься и поигрываешь мускулами. Я сбрасываю тебя с моей шеи. Если ты не дурак, то найдешь приятный, чистенький прилавок, встанешь за него, наденешь мартышечью шляпу и начнешь подавать сыр на ржаном хлебе.
Уилма ушла. Потом я увидел ее внизу, на причале. Она смеялась со Стивом. Они смеялись надо мной. Я это знал. Я был ничем, они сделали из меня что-то, а теперь снова превращали в ничто. Я сидел опустошенный. Я был словно фигура, которую можно сделать, изогнув проволочные вешалки для пальто так, чтобы они повторили очертания человека. Сквозь меня можно было смотреть и видеть звезды, огни, все остальное. Даже звуки проходили сквозь меня, даже легкий бриз, дувший там наверху, где я сидел.