Дэвид повернулся на бок и увидел, что она не спит.
— Ты что, не можешь заснуть?
Она отрицательно покачала головой.
— Почему?
— Ты слишком громко храпишь.
Он улыбнулся:
— Я знаю прекрасное средство — око поможет нам скоротать время…
По телу Гвинет разлилось манящее тепло, которое с дразнящим покалыванием и жжением добралось до ее интимного местечка между ног. Она свернулась калачиком и быстро натянула простыню до самой шеи.
— Спасибо, обойдусь. — Она сделал вид, что зевает. — Я и сама прекрасно справлюсь.
Закрыв глаза, она услышала, как он хмыкнул. Через несколько минут она расслышала, как он повернулся на спину. Гвинет осторожно открыла глаза. Он лежал, снова уставившись в потолок.
Его надо было только чуть-чуть поощрить. Как сильно она любила бы его, если бы он…
Нет, сказала она себе, ворочаясь и пытаясь не замечать будоражащую боль внутри. Она понимала — это было желание, и с каждым уходившим часом, даже с каждой пролетавшей минутой ей казалось, что оно все растет и растет.
Подобное чувство она пыталась описать в отдельных эпизодах своих рассказов. Но она и предположить не могла, насколько приятно это чувство в реальной жизни. Она никогда не думала, что желание любить может быть таким сильным.
* * *
Через несколько лет пребывания в Лондоне она познакомилась с людьми, хорошо знавшими Августу Дуглас, графиню Кэверс, женщину приятную, но с экстравагантными манерами. Она посещала многие общественные собрания, но, помимо этого, у нее было множество друзей, сопровождавших ее на приемы, на которые она одна просто не смогла бы попасть. О положении Августы в высшем обществе можно было судить хотя бы по тому, сколько писем с выражением соболезнования она получила после смерти в прошлом году своей дочери Эммы — как она тщеславно уверяла, их количество перевалило за пятьсот. Но чем Августа гордилась больше всего, хотя никогда открыто этим не хвасталась, — так это своей осведомленностью по части всего, что происходило в свете. От Лондона до Бата от ее внимания не ускользало ни одно событие. Роль ее надежных осведомителей играла вымуштрованная ею лично прислуга — ее глаза и уши, — приученная немедленно доставлять ей все сплетни и слухи. Люди болтали, слухи распространялись, и можно было не сомневаться в том, что даже самые невероятные и удивительные из них не минуют ее ушей. Ей льстило, что леди Норт, жена премьер-министра, однажды сказала одному из своих близких друзей, что если бы леди Кэверс заключила союз с французами, то старый жирный Людовик никогда не утратил бы Квебека. В самом деле, это был очень лестный отзыв.